– И что?
– И ты приехала.
– Я не об этом! Человек этот сюда еще приходил?
– У-у! Сколько раз. И сам приходил, и других приводил. Туристов, которым ночевать негде, девушек.
– Девушек?!
– Но я не боялась, мама же сказала. Я делала так, чтобы им тут не нравилось и чтобы они уходили поскорее. Я чего только не придумывала! И воду на них с потолка лила, и вонь всякую напускала, и каркала, и мяукала! А одну девушку вообще так напугала! – Тёма оживляется, она явно позабыла уже обо всех страхах. – Я сделалась зелененькая и маленькая. Она, такая, воды попить налила, а тут я, такая, со дна стакана всплываю и как на нее посмотрю! Она, такая, стакан уронила и как завизжит! Этот вбегает, а тут все в крови!
– Бог с тобой, Тёма, откуда кровь?!
– Так она на стекло наступила. Стакан-то разбился.
– Бедная! Где ж ей знать, что вообще-то ты у нас белая и пушистая.
Тёма подозрительно покосилась на меня. Наверное, не слышала этого анекдота.
– А дальше-то, дальше что было?
– А дальше ничего. Перестал сюда приходить, и все.
* * *
Отыскав в справочнике телефонный номер ешивы, я позвонила, представилась и попросила записать меня к раву на прием. А что? Может, у меня вопрос какой галахический, срочный, может, я молочную ложку в лапшу с мясом уронила?
Вежливый голос попросил меня обождать и через минуту сообщил, что рав примет меня сегодня же, во второй половине дня.
– Записывайте адрес.
Изумившись про себя, я записала, уточнив, какие в том районе ходят автобусы.
Платья или юбки подходящей длины у меня в гардеробе не оказалось, но была зима, так что я просто надела поверх джинсов свитер длинный, ниже колен. Тетки в платьях, сшитых по моде двадцатых годов прошлого века, косились на меня в автобусе и на улице.
Рав оказался приятным старичком невнятного возраста. Мне не хотелось гадать, сколько ему может быть лет, но если отцу его было сто восемь, когда он умер… Старичок, впрочем, выглядел весьма живенько и к тому же заговорил со мной неожиданно по-русски:
– Здравствуйте, Соня! Удивляетесь? Я родом из Западной Белоруссии. Правда, мы уехали оттуда давно, еще до войны.
На всякий случай я не стала переспрашивать до какой.
Стараясь говорить просто и внятно, я вкратце изложила подробности недавнего визита к нам Мендель-Хаима. Слушая, рав хмурился, но молчал и ни разу меня не перебил, а по завершении рассказа от имени всей ешивы извинился и заверил, что ничего подобного больше не повторится. Он, мол, сам за этим лично проследит.
Мне оставалось лишь поблагодарить и откланяться. Но когда я собралась встать с кресла, рав жестом усадил меня обратно.
– Знаете, Соня, я ведь вас давно жду. Еще немного, сам стал бы разыскивать. У меня здесь есть один документ, с которым вам совершенно необходимо ознакомиться.
Рав открыл сейф и достал оттуда лист формата А4, запечатанный красной сургучной печатью.
– Читайте внимательно и, если что будет непонятно, переспросите.
Лист оказался завещанием папы Саши, составленным на день позже присланного мне в Москву адвокатом. По новому завещанию отец оставлял квартиру на равных правах мне и Тёме. Тёма на иврите именовалась Бахура Шхора, в скобках было вписано – Тёмное дитя ивритскими буквами, дочь Аграт и Александра Майзелиша. Завещание было оформлено официально и подписано в присутствии двух свидетелей. Опека над Тёмой до ее совершеннолетия поручалась мне, я же назначалась, в случае необходимости, ее апотропусом.
– Видите ли, Соня, завещание – это очень важный, причем не только с юридической точки зрения, документ. В нем официально подтверждается существование вашей сводной сестры и определяются границы принадлежащей ей в нашем мире недвижимости. Без этого документа, где четко прописаны Тёмины права на квартиру, Тёма как бы не совсем существует. А отсюда полшага до того, чтобы она перестала существовать совсем.
Смысл этих слов не сразу дошел до меня, но дыхание почему-то перехватило. Я ведь и сама иной раз, не видя Тёмы какое-то время рядом с собой, начинала невольно сомневаться в ее реальности. Пожалуй, именно эти сомнения заставили меня немедленно грохнуть кулаком по столу и возмутиться:
– То есть как это?! Она же есть!
– Понимаете, механизм здесь такой: она есть, пока ей принадлежит что-нибудь в материальном мире. Ну вот как в некоторых странах человек, обладающий недвижимостью на их территории, может претендовать на гражданство. Но если это нечто будет у Тёмы отнято – неважно как, насильно или обманом, – тело и душа ее разъединятся. Ну или что там у таких существ вместо души, в книгах разное говорится на эту тему. Внутренняя составляющая уйдет в другой мир, а тело здесь рассыплется в прах.
Недаром Тёма всегда казалась мне столь хрупкой и уязвимой!
– Но пока существует этот документ и пока Тёма живет спокойно у себя дома, ей ведь ничего не грозит?
– Ничего! Если, конечно, она сама по неосторожности не навлечет на себя беду. Что совсем не исключено, сестренка у вас, насколько я помню, бедовая.
– Это да!
Документ с моего разрешения возвратился в сейф. Рав распорядился, чтобы нам подали чай, и мы какое-то время еще побеседовали. Рав расспрашивал меня о жизни в Москве, о маме, о том, как протекает моя абсорбция, о планах на будущее. О Тёме рав расспрашивал с такой теплотой, точно она была не полубесом, а обыкновенной девочкой.
Тем не менее я была сильно поражена, когда, прощаясь, рав позвал нас с Тёмкою в гости к себе на субботнюю трапезу.
– Приходите! Мы с женой будем рады. По субботам у нас всегда гости. Соберется много деток Тёминого возраста, ей наверняка будет с кем поиграть.
– К вам домой?! Вы уверены? Все-таки ведь Тёма…
– Ай, вы ж не думаете, что один маленький бесенок сможет в одночасье разрушить святость дома, создаваемую веками?! Я уверен, что и жене моей приятно будет ее повидать, она ведь помнит Тёму совсем еще крохой.
* * *
– Ай! Не дергай так, мне же больно!
– Тёма, хочешь быть красивой – терпи!
– А если не хочу?
– Не поможет! Потому что ты и так уже самая распрекрасная девочка на свете. Постой, еще вот эту прядь захвачу резинкой…
– Ай! Соня, больно же!
Плотный конверт расщедрился и выдал нам на все про все аж целых двести пятьдесят евро. Впервые со времени свадьбы я купила себе платье ниже колен. Приталенное, чуть расклешенное, бутылочного оттенка, с рукавом в три четверти. Вырез, правда, оказался низковат, но я замотала себе шею шарфом. Благо их на любом углу, любого цвета и на любой вкус.
Тёмке я купила нежное серо-голубое платьице в тонких, будто нанесенных китайской тушью разводах. Платье сразу сделало Тёму серьезней и старше. Чтобы ее вечно всклокоченная голова не портила впечатления, я заплела сестренке французскую косу. А чтоб эта коса не развалилась при первом же прыжке, скрепила пряди везде, где можно, резинками.
