Он продолжал глядеть на этот снимок с задумчивостью художника, который разглядывает свое творение и думает, что в нем не так.
— Ну, каков будет твой ответ?
— Вдруг ты покажешь то, что мне совсем не понравится?
— А я покажу.
Это прозвучало как очередная нешуточная угроза.
— Что же, — медленно добавил он. — Ты тянешь с ответом, значит, хочешь узнать больше. Похвально.
Некоторое время я изучала его с уже привычной неприязнью. Он говорил, как какой-то гребаный ментор. И почему-то возникало ощущение, что я упустила момент, когда надо было сказать, что не хочу знать больше.
— А что бы ты ответил на моем месте? — с деланным равнодушием спросила я.
Вдруг он поднял на меня глаза и сказал с улыбкой:
— Но я никогда не буду на твоем месте. Продолжим?
С этими словами он закрыл снимок и открыл следующий.
За этим занятием прошло несколько часов, и все это время мы разглядывали меня. Из нас двоих наибольший шок опять испытала я. Кай смотрел на все снимки с уже привычным темным удовлетворением. А меня выворачивало, разве что не буквально. Какие-то фотографии были, как первая. Хотелось остановить себя непонятно на чем. Какие-то из них удивляли.
Я не знала себя такой, но на этих снимках все-таки была я. Это то, во что я не верила. Что люди бывают самими собой.
Ни грамма косметики, никаких пошло надутых губ.
Я рассказывала ему что приходило в голову, и в моих глазах пробегало столько чувств и мыслей, на которые, казалось, я не была способна. От этого становилось не по себе еще больше.
Это не могла быть я — с такой усталой меланхоличностью взирающая с монитора. Девушка со взглядом старухи. А на этом снимке я превращалась в ребенка. А на третьем до боли походила на свою мать. Сколько у меня лиц? Какое из них верное? Или же… они все мои?
Даже если мне не нравился снимок, я видела в себе жизнь, идущую непрерывным потоком прямо навстречу объективу. Но исподволь в фотографиях проступал лейтмотив: какой бы я ни получалась — наивной, беззащитной, цинично усмехающейся, отчужденной, — во мне застыла непонятная сквозящая пустота. Это Кай оставил в моих глазах. Я глядела немного мимо, а не прямо.
— Где ты учился фотографии?
— Нигде. Просто брал фотоаппарат и снимал. Долгая и упорная практика всегда приносит результаты.
— И что, — продолжала допытываться я, — много ушло времени, прежде чем ты стал собою гордиться?
— Я всегда собой горжусь, — лаконично ответил Кай. — Послушай, обучение в этом деле — просто вопрос освоения техники. Если у тебя нет видения, ты снимешь полнейшее дерьмо. Даже в одной песенке об этом поется: «You don’t need eyes to see, You need vision»
[11].
— А ты самоуверен.
На это он вообще не удосужился ответить.
Я соскользнула со стола и прошлась по его лаборатории. Всюду лежали штативы, объективы, чехлы и множество приспособлений, о назначении которых я могла только догадываться. Солнце, просачивающееся сквозь жалюзи, падало на какие-то белые кюветы, стоящие на столе.
— А это что? — поинтересовалась я, покручивая одну из них в руке. — Формочки для печенья?
— Это для проявления фотографий, положи на место, — произнес он, не поворачиваясь.
— Ты что, и по старинке с проявителем делаешь?
— Вообще-то пленочная фотосъемка ничем не уступает цифровой. На некоторых этапах она даже лучше.
— Кстати, ты же не хотел меня сюда впускать, — как бы между прочим напомнила я.
— Это ты мне напоминаешь? Ну, подожди, я закончу с камерой и выставлю тебя…
— Ты что, серьезно? — поинтересовалась я настороженно.
— Нет. Просто раз ты сама догадалась, чем я тут занимаюсь, дальше не имеет смысла шифроваться, — отстраненно произнес он, разматывая какие-то шнуры у системного блока.
— Я все больше узнаю о тебе…
Кай опять промолчал. Ну что же, после жестокости в наших отношениях действительно начало появляться подобие доверия.
Я потянулась к папкам. Интересно, что он еще снимает… Но я так и не дотянулась до них. Кай материализовался у меня спиной и перехватил мою руку. Не больно, но очень жестко.
— Тебе пора.
— Почему ты не хочешь, чтобы я видела твои снимки? — прямо спросила я. — Что ты там прячешь? Свою душу?
— Где-то же мне надо ее хранить, — парировал он и выставил меня в коридор.
Щелкнул замок.
Вечером он снова исчез, но комната была открыта и я ринулась туда. Меня встретили пустые полки. Все его большие папки пропали. Я слышала, что он что-то вытаскивал, когда выходил… На компьютере стоял пароль, и поковыряться в его личных файлах тоже не удалось.
Зато кухонные ножи, вилки и ложки снова вернулись на свое место. Он уже не боялся, что я зарежу его и убегу. Но со снимками он проявил очень странную осторожность. Он и вправду не хотел, чтобы я их видела. Очень сильно не хотел.
* * *
Проснувшись, я обнаружила, что на меня опять беспардонно смотрит фотообъектив. Я не знала, как долго эта блестящая линза наблюдала за моим сном, и в первый миг после пробуждения мне показалось, что объектив существует сам по себе — висит в воздухе и наблюдает. Чуть позже я заметила за ним Кая.
— Я вижу, ты втянулся, — сонно произнесла я.
— Представь, что это теперь элемент нашей с тобой жизни, — со смешком сказал он. — Не обращай внимания. Просто говори.
— Тебе было мало? — спросила я, приподнимаясь на локте и откидывая с лица волосы. — Господи… никакой приватности. А на толчке меня поснимать не хочешь?
— Хорошая идея, — совершенно серьезно сказал он.
— Какой же ты извращенец. И кто тебя таким воспитал? Мама или твое жестокое окружение?
Я перевернулась на живот и посмотрела на него исподлобья. Пол-лица закрывали волосы, которые почти все упали вперед. Я не знала, что видел Кай, — по-моему, это был фильм ужасов. У каждого есть своя девочка из колодца, которую прячешь от мира.
Но его физиономия светилась знакомым довольством.
Объектив глядел на меня, я на Кая, а Кай на меня сквозь объектив. Круг замыкался.
— Я хочу получить много твоих снимков. Ты передашь мне себя по частям во всех этих фотографиях.
Я присела и слегка поправила его большую черную майку с логотипом какой-то металл-группы. Я стащила ее вчера вместо рубашки, у которой постоянно приходилось закатывать рукава. Майка была мне как платье.
— Я живая и нахожусь с тобой здесь и сейчас, — произнесла я. — И останусь, ибо выбора у меня нет.
