Обычно в это утреннее время, когда летний зной еще не слишком докучал, жизнь в казацкой крепости бурлила, как кулеш в котле. Все запорожцы находили себе какое-то занятие, откладывая безделье на более позднее, послеполуденное время, когда от жары и сытного обеда станет лень не только заниматься чем-то стоящим, а даже в шинок сходить или в воду окунуться. Но сегодня все было иначе…
В кузницах, где только сейчас и работать, пока в воздухе еще витает остаток ночной свежести, кузнецы даже не разжигали горны, а всего лишь вяло постукивали молотками по холодному железу. А сами казаки то там, то сям толпились небольшими кучками, при этом — без присущего их бесшабашной натуре раскатистого хохота и зубоскальства, а всего лишь негромко переговаривались промежду собой.
Дед Карпо, самый старый и уважаемый кошевой кобзарь, хоть и сидел на своем неизменном излюбленном месте, напротив корчмы Мойши, но тоже перебирал струны бандуры не в залихватском «гопаке» или искрометной «метелице», а так, словно покойника отпевал.
А причиной столь необычного поведения запорожцев был кряжистый седоусый казак, который, опустив гладковыбритую голову и сильно прихрамывая обеими ногами, понуро брел к лобному месту. Казака, обнажив сабли, сопровождали два сердюка. Что делалось только в самых исключительных случаях, чтоб не допустить самосуда над преступником. Хотя вряд ли нашелся бы во всей Томаковской Сечи кто-либо, желающий смерти Ивану Непийводе, несмотря на нелепое и страшное обвинение, которое старый запорожец сейчас нес на своих плечах.
Засмотревшись на зловещую процессию, Куница не заметил, как налетел на другого казака.
— Тю, Куница, ты шо глаза дома забыл? — услышал Куница знакомый голос.
Тарас оторвал взгляд от согбенной фигуры Непийводы и с удовольствием заключил в объятия давнего приятеля Андрея Цыпочку, вместе с которым его принимали в новики.
— Здорово, Андрейка! Забудешь тут… Что у вас случилось? Почему Ивана под саблями ведут?
— Беда, Тарас… — вздохнул запорожец. — Веришь, язык сказать не поворачивается…
— Ну же, не томи.
— Иван… вчера ночью… с пьяных глаз… Остапа Несмачного убил… Побратима своего.
— Брешешь! — воскликнул ведун. — Быть того не может! Ни в жизнь не поверю: чтоб Непийвода мог такое содеять! Ошибки нет?
— Если б так. Все на него указывает… Да что там говорить, — махнул рукой Цыпочка. — Судья уже и приговор вынес. А кошевой утвердил.
— И что присудили?
— Да ты что, Куница, совсем при хозяйстве обабился? — возмутился Цыпочка. — Обычаи позабыл? Сам не знаешь?! А пока Непийвода постоит до вечера у позорного столба, чтоб каждый желающий мог ему в лицо плюнуть.
— Да знаю я… — проворчал Тарас. — Просто подумал, может, старши́на учтет былые заслуги казака. А что сам Иван говорит?
— Клянется, что невиновен… Но на Библии присягу давать отказался. Говорит, что сильно пьян был, а потому до конца не уверен, а раз так — то отягощать душу еще одним грехом не хочет.
— Слушай, а если он действительно невиновен? Это ж не какой-нибудь приблуда, а сам Непийвода!
— То-то и оно… Никому не верится, но слишком уж многое на Ивана указывает. А сам он, когда его нашли, был пьян, как чоп от винной бочки.
— А подробнее?
— От подробностей, Куница, у меня в горле пересохнет…
— Обязательно налью, — пообещал Тарас. — Только давай сперва с Иваном разберемся. Хоть убей, не верю я, что Непийвода мог на казака руку поднять. А тем более — на побратима. Каким бы пьяным он при этом не был. Рассказывай, Андрейка, рассказывай…
— Ну, в общем так… Под утро, еще затемно, дед Карпо поднял шум своей бандурой. Ты же знаешь, он в басурманском плену не только зрение, но и голос потерял, шепчет еле слышно. Но уж если захочет, то и мертвого своим бренчанием разбудит. Первым на переполох подоспели Павло Карапуз и Дмитрий Швырка. Им и поведал дед Карпо, что слышал, как казак казака убил! Старый даже указал, в какой стороне труп искать. Кинулись туда — а там и в самом деле мертвый Остап Несмачный лежит. С ножом Непийводы в спине. Ты же знаешь Иванов нож, другого такого нигде нет. Козья ножка вместо рукояти и окованное серебром копытце. А по упору для пальцев надпись «Храни мя Господи». Спутать невозможно.
— И все? — удивился Тарас. — Заслуженного казака признали убийцей только из-за ножа?
— Знаю, знаю, что ты хочешь сказать… — остановил Куницу Цыпочка. — Нож могли украсть. Или потерял где…
— А то…
— Нет, Иван сам признал, что вчера вечером нож еще был у него. Но и это не самое важное. Кому, как не казакам знать, что в корчме иной раз такое случается, что и не разберешь. Но в кулаке покойника был зажат нательный крестик с оборванным шнурком. А на шее у Непийводы — вместо крестика, еще свежий, не утративший красноты рубец.
— Это серьезнее… — согласился Тарас. — Неужто Иван и в самом деле во хмелю рассудок потерял?
— Похоже на то… — пожал плечами Андрей.
— И все же не верится! Не мог Иван этого сделать, не такой он человек!
— Не горячись, друг, — положил Цыпочка руку Кунице на плечо. — Я ведь еще не закончил… Самая большая беда в том, что дед Карпо хорошо слышал шаги идущих людей, и уже поклялся на библии, что одним из двоих был именно Непийвода. И в этом случае, как и с ножом, подвела Ивана характерная деталь в одежде. Помнишь серебряные рубли, в которые они с Максимом Секачом стреляли на спор со ста шагов?
— Помню. Непийвода тогда выиграл у Максима двенадцать целковых…
— Верно. Десять пропил в шинке с братчиками, а из двух оставшихся смастерил себе шпоры. Вот их звон и распознал дед Карпо.
— М-мм да, — поскреб подбородок Тарас. — Не повезло Ивану. Все супротив него указывает.
Непийвода тем временем уже доковылял до лобного места, и сердюки принялись привязывать его к столбу.
— А чего Иван так хромает? Били? — поинтересовался Куница.
— Да ты шо, Тарас, окстись… Кто ж на Непийводу руку подымет? Его и к столбу привязывать не хотели, все равно никто не ударит и не плюнет… А хромает? Говорит — сапоги жмут…
— Угу… Ну, пойдем к Ивану что ли?
— Зачем? — посуровел лицом Цыпочка, цепко хватая Куницу за локоть.
— Теперь ты сдурел, Андрейка, если решил, что я Ивану бесчестье словом или делом нанести смог бы. Поговорить мне с ним надо. Важно это…
— Так нельзя же, Тарас. Сердюки все равно прогонят.
— Не прогонят. Я волшебное слово знаю… Ты только, это, Андрейка, ничему не удивляйся и не вмешивайся. Даже если тебе мои слова глупыми или странными покажутся. А равно — и поступки. Хорошо?
— Что ты задумал, Куница? — загородил шлях товарищу Цыпочка. — Погибнешь, дурень! И Ивана не спасешь, и сам головой поплатишься!
— Да не волнуйся так, братка, все будет хорошо… Я ж не глупого батьки сын, чтоб на рожон переть.
