Его голос становился резче.
— Меня милашкой точно не назовешь, но я знаю, как тебя лучше трогать. Библиотека — мой самый скромный подарок. Я заставлю тебя забыть свое имя, пока ты будешь выкрикивать мое. Тони так умеет? Три года у меня не было женщины. Моя жена… Она была прекрасна. Я ее любил. Но я устал от пустой постели. Устал сдерживать внутренний огонь. И я подозреваю, что ты не меньше меня этого хочешь.
Белль не могла дышать. Она была поглощена моментом, поглощена Адамом и огоньками пламени, которые охватывали ее с каждым произнесенным словом.
Она боялась не его, а себя. Впервые в жизни ей захотелось совершить что-то безрассудное. Что-то неправильное. Она всегда была благодарна отцу за размеренность, потому что помнила, каково ей жилось с матерью. Белль пребывала в абсолютном хаосе, пока папа не вырвал ее оттуда и они не переехали в маленькое бунгало на берегу океана. Папа любил ее просто за то, что она есть, и принял ее с удовольствием.
Когда Белль познакомилась с Тони, он показался ей идеальным: приятным, заботливым, терпеливым.
Адам не обладал ни одним из этих качеств, но все-таки она боялась, что очень скоро ее накроет нечто похожее на похоть…
— Тони очень славный, — неуверенно пробормотала она.
— В постели он тоже очень славный?
В его словах слышалась издевка, а не комплимент.
— Ну, он меня уважает…
— О как! Это то, о чем я подумал? Он тебя не хочет? Не хочет так, как я? Уважает он тебя… Именно с таким оправданием женщины и терпят унылую интимную жизнь. — Адам засмеялся. — Уважение равно сексу раз в неделю, который длится меньше, чем сентиментальный сюжет в вечерних новостях.
Щеки Белль залила краска.
— Ничего подобного!
— Когда мужчина поклоняется телу возлюбленной, это почему-то не называют уважением. Когда он жаждет ее так сильно, что его больше ничто не удовлетворяет. Если твой любовник тебя уважает, он должен доводить тебя до дрожи в коленях и хрипоты в горле, потому что ты будешь кричать его имя всю ночь напролет.
Белль не стала уточнять, что Тони уважает ее желание повременить с интимом. Почему она это утаила? Наверное, потому, что мысли смешались и составить внятный ответ не представлялось возможным.
Белль не хотела сообщать, что она почти ничего не знает о сексе. Даже нелепо, что она до сих пор хранила девственность. И в этом была виновата мать.
Белль инстинктивно гнала от себя мысли о сексе, связывая уход матери со страстью. Страстью к жизни, мужчинам, деньгам, красивым вещам и тусовкам, которые нарушали спокойную жизнь маленького ребенка. Белль с самого детства затаила сильнейшую обиду на мать.
Поэтому она цеплялась за свою совершенно обычную жизнь и была счастлива, что имела. Порыву ветра с океана, книге в руке.
На свидания с Тони она ходила ради эксперимента. Ей нравилось его общество, нравилось с ним целоваться, но от дальнейшего она увиливала — из-за страха.
Этому страху она даже не могла дать название. Но теперь поняла, что это. Адам пробудил в ней огонь, который никогда не угаснет, если его распалить.
Белль было страшно потерять себя. Забыть, кто она, к чему она стремилась. Последовать примеру матери, которая из-за всепоглощающих страстей забыла о самом главном.
Несмотря на внутренний протест, Белль почему-то не убегала. Она стояла в библиотеке, Адам нависал над ней с горящими глазами, а она даже не пыталась отстраниться.
Ей хотелось, чтобы он взял ситуацию в свои руки. Чтобы все зависело не от нее. Ей было страшно решиться на последний шаг. Сократить дистанцию. Признаться самой себе, чего она по-настоящему хочет. Узнать, как Адам заставит ее выкрикивать его имя ночью…
Мыслимо ли это? Ведь Адам взял их с отцом в плен! Ведь в Калифорнии ее ждал милый, славный, терпеливый Тони! Что она могла испытывать к этой мрачной, истерзанной душе перед ней?
Наверное, она просто дошла до последней точки…
В этом замке, отрезанном от внешнего мира, Белль оградилась от учебы, друзей, книг, от своего парня. От родного берега и легкого ветерка.
Она находилась во владениях Адама, в островном государстве, где ветер с ревом носится среди скал и горных пиков, огибает башни дворца и пробуждает беспокойство, а не безмятежность.
Словно Олимпиос существовал за гранью реальности, как в настоящей сказке.
Или как в мечте, которую Белль никогда бы не исполнила.
— Мне нравится, когда ты произносишь мое имя, — негромко сказал Адам, и по ее телу пробежали мурашки. — И мне бы понравилось еще больше, если бы ты произнесла его в постели.
У Белль пересохло во рту. Она облизнула губы и вспомнила, как он проводил языком по ее губам, когда целовал ее.
Она неосознанно привлекла его внимание, и он посмотрел на ее рот. Чего же она добивалась?
Белль хотелось сбросить с себя всякую ответственность. Но если быть совсем честной… Ей вообще не хотелось ни о чем думать.
Адам погладил ее по подбородку, вынуждая поднять голову. Кончиками пальцев провел по линии челюсти, потом по нижней губе. Затем он коснулся ее скулы, нежной ямки за ухом и перешел к шее, отчего Белль затрепетала.
Прикосновение его мощных ладоней к такому деликатному месту должно было ужаснуть ее или, по крайней мере, отпугнуть. Какое там! Напротив, ей захотелось раствориться в его прикосновениях и вдохновить на более решительные действия.
Она купалась в его силе и мощи, и никакого разумного объяснения этому не находилось.
Их взгляды встретились. Глаза Адама на той фотографии лучились от счастья, а теперь были мрачны. Белль подняла руку и коснулась его грубой щеки, а потом отдернулась.
Адам крепко сжал ее пальцы и положил их на то место, где они были. При этом на его лице застыло требовательное выражение.
Они стояли друг напротив друга, и обе ее ладони были прижаты к его лицу. Большими пальцами она коснулась уголков его губ, и из его груди вырвался рокочущий звук — нечто среднее между урчанием и рыком.
Белль снова коснулась его шрама, но на этот раз не отпрянула. Адам притягивал ее. Он заставил ее забыть о замкнутости и задать вопрос самой себе — о том, чего она по-настоящему хочет.
Положив руки ей на бедра, Адам прижал девушку к себе, а она продолжала ласково гладить его лицо.
Ее палец скользнул по грубому шраму, который пересекал бровь и задевал край глаза.
— Ты хорошо видишь? — спросила она.
— Да, мне повезло. Хотя про аварию трудно сказать «повезло»…
— Если бы ты потерял зрение, было бы гораздо хуже.
— Честно, я бы не переживал. До недавнего времени смотреть мне было не на что.
Белль стало приятно. Разве Тони когда-нибудь делал ей такие комплименты? Даже если делал, они ей не запомнились. Да и поцелуи с ним напрочь стерлись из памяти.
