Объяснил, мол, кому-то придется жертвовать праздничным столом и оставаться в скрытом карауле, изображая больного. Лева перевел, а Джинн усвоив ситуацию приказывать не стал, он лишь чирикнул на французском именно с той интонацией, с какой бы и я запросил добровольцев.
Вызвался Франсуа. Он поднял руку без раздумий. Было видно, что контузия, полученная им на взлетной полосе — беспокоит. Пояснил Леве, что наверняка монголы смирятся с ножами, если мы их не будем прятать, а демонстративно повесим на поясе, как сделал я — что-то вроде национального костюма.
Легионер довольный захохотал и перевел соображения товарищам. Джинн улыбнулся впервые за эту беседу, и я почувствовал, что он понемногу осваивается.
— Сенкью, Майкл, — кивнул он головой, и я его понял — прожженному вояке было бы проще провернуть что-нибудь эдакое вроде угона самолета, а вот мирная жизнь и необходимость играть в Штирлица — угнетала.
Когда я вернулся, Карина плескалась за шторкой где, по-видимому, стоял умывальник.
— Птахин ты? — услышала она мои шаги и выглянула из-за занавески, — Мыться будешь или как всегда? — язвила воительница, но, уловив мое настроение, поинтересовалась, в чем все-таки дело.
А меня теперь заботил Рубан. То, что произошло около самолета и дальнейшее — «лунный» конь, персональные привилегии — не нравилось мне совсем. Моя практика общения с монголами имела множество пробелов, не говоря уже о Буддизме во всех его проявлениях.
«Что там надумал этот лама?» — сетовал я, вытираясь после импровизированного душа.
Приятный холодок обнимал меня после мытья, и я с удовольствием выудил из загашника герметично запакованный камуфляжный комплект и сбросил многострадальную одежду.
Перечислять в какие переделки я попадал в этих буквально тряпках, приютившихся сейчас возле моих ног — нужды нет. Достаточно будет вспомнить тошнотворное купание в трюме сухогруза. В прошлой жизни я с презрением швырнул бы этот хлам куда подальше, а вот сегодня решил прибрать — наверняка, «до лучших времен»…
— Минута, — отсчитала оставшееся время Карина.
Пора было идти. Вообще предложенные нам ограничения во времени в виде десяти минут не совсем совпадали с моими представлениями о Монголии. Еще в те времена, когда сотовая связь и цивилизация казались почти каждому жителю земли непреходящей данностью, меня повеселила одна история. Из слов моего товарища, работающего в этой полной загадок стране выходило, что здесь никто и никуда не спешит. В его рассказах монгольские бизнесмены назначали друг другу встречи или до обеда или после — время никогда не уточнялось, так что приезжай когда захочешь…
Команда Джинна за исключением Франсуа оказалась уже на улице. На поясе у каждого бойца, впрочем, как и у нас с Кариной, демонстративно болтался армейский тесак в ножнах.
— Гоу, гоу, — командовал легионер, критически разглядывая нас с воительницей, и наша компания немного беспорядочно двинулась в сторону «сверчка» бензиновой электростанции и яркого света лампочек.
«Прямо будто наемники в увольнении», — прибрасывал я, как выглядим мы со стороны.
Интерес к нашей компании в стане кочевников был неподдельным и самыми смелыми оказались все-таки детишки.
Несколько девчонок лет семи с интересом бежали рядом с Джинном, чуть не цепляясь тому за руку. Легионер чувствовал себя явно не в своей тарелке, а вот близнецы латиносы абсолютно не скромничали и подобная обстановка их вовсе не смущала. Более того, когда в общей куче, несущихся за нами детишек, на земле растянулся паренек лет четырех-пяти, один из братьев ловко подхватил его на руки.
Забавно, но парнишка не напугался, он даже ухватил смуглого легионера за ворот камуфляжа. Походило, что надежное «седло» маленький кочевник покидать теперь не собирается.
Так мы и дошагали до шатра в окружении детей-подростков, да под любопытными взглядами обитателей поселка.
На входе нас ждали.
Огромный монгол, будто сошедший с экрана из мультфильма о Тугарине, возвышался сейчас над Джинном.
— Кто говорит на русском? — гукнул он почти без акцента и я, дернув за руку Карину, обошел сбившихся в кучку легионеров.
Все-таки этот монгол был по-настоящему огромный. Невольно вспомнил свое первое знакомство с легендарным Хурлы и его братом Батаром. Тогда я впервые увидел людей размером с небольшую бронемашину одетыми в гигантские кожаные плащи. Сто восемьдесят и сто девяносто килограммов. Когда пытался приобнять, здороваясь, — чувствовал себя червяком…
Этот был еще больше.
— Мы, — глянул я ему снизу в лицо и почувствовал себя ребенком рядом со взрослым дядькой, прибросив, что уж этот-то наверняка потянет килограммов за двести.
Забавно, но возвышающийся сейчас надо мною гигант не создавал впечатления увальня — прямо, как и Хурлы с братом. Пластичные-гибкие — сумоисты да и только.
Вспомнил, истории Батара рассказывал, как свободное время они предпочитают проводить на борцовском ковре и что Монголия — это все-таки целых четырнадцать племен собранных когда-то воедино.
Гигантский «страж врат» смотрел на меня вовсе не настороженно. Отнюдь. От него исходила необычайная для его внешнего вида дружелюбность напополам с любопытством.
Тогда я представился:
— Михаил, — и внимательно наблюдая за реакцией гиганта, добавил, — Я из Иркутска.
На лице его мелькнула слабая улыбка, и я подумал, что если он захохочет вдруг в полный голос, то я наверняка смогу засунуть голову ему в пасть словно тигру.
— У нас сегодня большой праздник, — развел огромнейшие руки «тугарин», словно пытаясь загрести нас в охапку, — Мы ждали долго. А теперь именно сегодня, когда собрались те, кто помнит и чтёт Джа-Ламу, являетесь вы. — Карина бегло чирикала на английском, а я с удивлением ждал развязки. — Ваш товарищ Цагаан Толгой уже там и ждет вас, — закончил гигант, — Проходите…Дарга ждет Вас…
«38»
«Цагаан» всегда означало белый, а вот значение «Толгой» для меня оставалось загадкой, но недолго. Первым я увидел, как только мы перешагнули порог, Саню Рубана одетого в национальный халат с белым меховым воротником. Вымытые от крови и отросшие за время наших скитаний волосы почти сливались соломенным цветом с «седыми» прядями, венчающими одежду.
Я сразу вспомнил что такое «толгой» вместе с «цагаан» это означало «Белая голова». Скорее всего, прозвище символизировало именно таинственного Джа-ламу, о котором поведал гигант на входе.
Нам досталось почетное место рядом с Сашкой. Однако когда мы устроились, оказалось Рубан все-таки сидит чуть выше.
Легионеры суетливо крутили головами, рассматривая обстановку, а я, наконец, рискнул использовать свои разогнанные сывороткой с «птичкой» данные.
Образ, направленный Джинну означал: «Спокойнее без суеты».
