– Маленькая ворона священника… – громко поет она, отчего проходящая мимо медсестра улыбается.
Тайра смеется и обхватывает ее шею своими маленькими пухлыми ручками.
– Мамочка! – кричит она и утыкается лицом в ее шею.
Дженни чувствует как Тайра склоняется к ее плечу, отстраняет ребенка, чтобы вытереть сопли.
– Мамочка, мамочка, – начинает кричать малышка, размахивая руками. Словно только что потеряла самое ценное, что у нее было. Она хочет вернуться на свое место, к маминой шее. Где тепло и безопасно.
Дженни быстро прижимает ее к себе, крепко обнимает и гладит по спине.
– Мамочка здесь, мамочка здесь, – шепчет она и целует ее в голову.
Интересно, скучают ли мальчишки по ней так же, как эта кроха?
Они проходят последние несколько метров до киоска с шоколадом, Тайра все еще цепляется за ее шею.
Когда они возвращаются, Дженни ласково гладит Дорис по щеке. Та все еще крепко спит. Тайра ударяет Дорис по руке, и только Дженни собирается предотвратить второй подход, как Дорис распахивает глаза.
– Это ты, Элиза? – шепчет она. Кажется, она не может сфокусировать взгляд.
– Это я, Дженни, не Элиза. Как ты себя чувствуешь? Голова кружится? – Она высматривает медсестру. – Потерпи, я сейчас кого-нибудь позову.
Она усаживает Тайру в коляску и выбегает в коридор. Там никого нет. На посту замечает трех медсестер, пьющих кофе.
Она бежит к ним:
– Что-то не так. Она, кажется, не в порядке.
Она слышит, как плачет Тайра, и бежит впереди медсестер. Вернувшись в палату, видит, что Дорис, превозмогая слабость, пытается успокоить малышку. Она старается петь, но не попадает в ноты, отчего Тайра кричит еще громче.
– Мамочка! – Лицо Тайры стало красным от слез.
Дженни берет девочку на руки.
Дорис шепчет, ее слабый голос полон отчаяния:
– Извини, я пыталась…
Ей хочется обнять их обеих сразу. Дать одной силы и энергию, а другой – стойкость и смелость. Медсестра осматривает Дорис: накачивает тонометр, нацепляет на указательный палец оксиметр, к груди прикладывает стетоскоп.
– Она слаба. Вероятно, просто закружилась голова.
Медсестры забирают свои приборы и выходят из палаты.
Вероятно, просто закружилась голова. Дженни чувствует, как закипает от этих слов.
– Ну что, снимем бигуди? – спрашивает она, показывая на голову Дорис.
Дорис кивает.
– Чтобы ты выглядела невероятно милой.
Дорис слабо улыбается. Дженни никак не может сдержать слезы, они катятся по щекам. Осторожно по очереди снимает бигуди.
– Я слышала, что соленая вода очень полезна для волос, – шепчет дребезжащим голосом Дорис.
Дженни улыбается сквозь слезы:
– Я правда буду по тебе скучать. Люблю тебя невероятно сильно.
– Я тоже тебя люблю, мой самый дорогой ребенок. И тебя. – Она кивает на Тайру, которая успокоилась и теперь выкидывает из коляски на пол различные предметы.
Дженни сажает ее на край кровати, чтобы Дорис смогла с ней поговорить, но Тайра протестует. Она капризно спрыгивает с кровати и падает в надежные мамины руки.
Дорис кивает на коляску:
– Усади малышку, Дженни. Наблюдать, как старушка умирает, невесело.
Оказавшись на полу, Тайра хватает детскую книгу из коляски и начинает швырять ее об кровать так сильно, что отрывается часть обложки. Дженни не ругает ее. Пока девочка занята и не плачет, все хорошо. Она причесывает и сбрызгивает волосы Дорис. Тонкие пряди держат объем и теперь прикрывают голые участки головы. Дженни удовлетворенно оценивает работу, а затем переключается на лицо Дорис. Осторожно припудривает морщинистые щеки, круговыми движениями наносит на кожу розовые румяна, красит губы. Макияж оживляет бледное лицо Дорис. Она делает фотографию на телефон и показывает Дорис, которая радостно кивает.
– Глаза тоже, – шепчет она.
Дженни наклоняется и наносит светлые тени. Веки Дорис тяжелые, нависают над глазами, отчего видно лишь половину зрачка. Пигмент попадает в складки и ложится неровно, но ей все равно.
– Я купила тебе платье. Удобное, если хочешь, можешь в нем спать.
Она выуживает из сетки коляски пакет и достает платье. Оно однотонное, темно-розовое, из мягкого трикотажа. Рукава длинные, ворот круглый, а ткань на груди плиссирована.
– Красивый цвет, – шепчет Дорис и щупает пальцами ткань, чтобы оценить качество.
– Да, я вспомнила, что тебе нравился розовый. Ты всегда покупала мне розовые платья. Маме это очень не нравилось.
– Хиппи.
После этого одного слова Дорис заходится кашлем.
– Да. Это правда. Она была настоящей хиппи. И это несколько раз чуть не стоило ей жизни. – Дженни вздыхает. – Хотя, наверное, в конце концов стоило.
– Наркотики сгубили ее, – шепчет Дорис.
Дженни не отвечает. Помогает Дорис не спеша надеть платье.
– Что ты знаешь про моего отца? – спрашивает она.
Дорис смотрит на нее и качает головой.
– Ничего?
– Нет.
– Совсем ничего?
– Мы это уже обсуждали, дорогая моя.
– Мне кажется, ты знаешь больше. Я нашла мамины письма. Они лежали в коробке вместе с фотографиями. Она писала, что ненавидит меня.
Дорис качает головой:
– Нет, дорогая, не думай так. Она не ненавидела. Она была зависима, и эти письма продиктованы ее зависимостью. Я не знаю, зачем их сохранила. Как глупо.
– Ты меня любила – вот что я знаю. Я чувствую это.
– Элиза тоже любила тебя.
– Когда? Пока убивала себя наркотиками? Или когда после валялась без сознания на кухне? А может, когда хотела отдать меня первому встречному?
– Это была не она, а наркотики, – слабо возражает Дорис.
– Она всегда говорила, что бросит.
– Она пыталась. Но не смогла.
– Вот почему ты меня любила? Потому что больше некому было?
Глаза Дорис снова начинают закатываться. Дженни бросается к ней:
– Извини, не стоило заводить этот разговор. Ты была для меня всем.
– Я всегда приезжала, когда была нужна тебе, – шепчет Дорис, и Дженни кивает. Целует ее в лоб. – И я любила тебя, потому что любила.
– Не надо больше разговаривать, Досси, отдохни. Я останусь здесь и буду держать тебя за руку.
– Где Йёста? Он выпил свой кофе?
– Ты запуталась, Дорис. Йёста мертв. Он умер еще до моего рождения. Помнишь это?
