– Вам нужна домработница.
– Я же говорил.
– Тогда она у вас есть.
– Ты знаешь, что это непросто. Я не всегда в хорошем настроении.
– Знаю.
– И никто не должен знать про мои…
– Я не стану лезть в вашу личную жизнь.
– Хорошо.
– У вас есть деньги?
– Не особо много.
– Где мне спать?
Он показал мне комнату горничной. Небольшую, с кроватью, столом и гардеробной. В ней лежали женские журналы и другие женские мелочи. Я повернулась и вопросительно посмотрела на него.
– Они всегда уходят, когда узнают…
Он никогда не называл себя гомосексуалистом. Мы вообще никогда об этом не говорили. Когда к нему приходили ночные гости, я затыкала уши ватой, чтобы не слышать их стоны. Днем он был Йёстой, моим другом. Я занималась своими делами, он своими, а вечером мы вместе ужинали. Если у него было хорошее настроение, мы разговаривали. Иногда об искусстве. Иногда о политике. Наши отношения никогда не походили на отношения горничной и хозяина. Для него я была другом, который отсутствовал много лет и наконец вернулся в его жизнь.
Однажды вечером я показала ему рассказы, которые писала в доме Пола. О женщине и ребенке. Он внимательно их прочитал, перечитывая дважды некоторые страницы.
А когда наконец заговорил, в его голосе слышалось удивление.
– Это ты написала?
– Да. Так плохо?
– Дорис, ты талантлива. У тебя дар красноречия, я всегда это говорил. Тебе нужно использовать это.
Йёста принес мне тетрадь, и я начала писать в ней каждый день. Короткие рассказы. Это был мой жанр, так как у меня не хватало сил на что-то длиннее. Мои истории стали для нас дополнительным заработком. Я продавала их в женские журналы; женщины покупали все, в чем можно было найти любовь и страсть. Вот что тогда продавалось. Любовь. Романтика. Счастливый конец. Мы сидели на темно-синем вельветовом диване Йёсты и смеялись над моими немудреными рассказами. Мы, потрепанные судьбой, смеялись над всеми, кто верил в счастливый конец.
Глава двадцать шестая
– Можешь подать мне воды? – Дорис тянется к столу, на котором стоит стакан.
Дженни берет его, а Дорис кладет руку на ее запястье, чтобы поднести стакан к губам.
– Хочешь что-нибудь еще? Кока-колу? Лимонад? Сок?
– Вино. – Дорис озорно прищуривается.
– Вино? Ты хочешь вина?
Дорис кивает. Дженни улыбается:
– Ну, конечно, можно и вино. Белое или красное?
– Розовое. Охлажденное.
– Хорошо, я этим займусь. Меня не будет какое-то время, и ты как раз сможешь отдохнуть.
– И клубнику.
– Клубнику. Что-то еще? Шоколад?
Дорис кивает и пытается улыбнуться, но ее губы не слушаются. Улыбка напоминает гримасу. Ее дыхание затруднено, каждый вздох дребезжит в груди. Она кажется более уставшей, чем вчера. Дженни наклоняется и прижимается щекой к щеке Дорис.
– Я скоро вернусь, – шепчет она и думает: «Не умирай, пока меня нет. Пожалуйста, не умирай».
Она спешит, следуя знакам, до коричневого здания возле метро «Мербю сентрум», под ногами хлюпает осенняя слякоть. Тайра гукает и восторженно наблюдает за водой, вылетающей из-под колес коляски, когда они бегут по лужам. Дженни чувствует, как промокают ее кожаные ботинки. Они слишком тонкие для шведской погоды. Она забыла обработать их средством, а значит, ботинки придется выбросить.
В супермаркете она узнает, что алкоголь можно купить только в Systembolaget, государственном винном магазине. Она ругается и спешит туда. Она питает нежные чувства к Швеции, где выросли ее бабушка и прабабушка, но она явно провела слишком мало времени в стране, чтобы понять, как в ней живется на самом деле. Она вздыхает и садится возле стойки информации в Systembolaget. Через пять минут к ней подходит мужчина в зеленой клетчатой рубашке:
– Здравствуйте! Вам помочь?
– Здравствуйте, да, мне нужны две бутылки розового вина, какого-нибудь хорошего, – говорит она.
Он кивает и подводит ее к полке справа. Закидывает ее предложениями, спрашивает, к какой еде будет подано вино.
– Никакой еды, лишь шоколад и клубника, – устало говорит она.
– Ага, в таком случае, может, возьмете что-нибудь игристое? Или…
– Нет, мне нужно розовое вино, – перебивает она его. – Посоветуйте то, что взяли бы сами.
Ей хочется закричать: просто дай мне скорее чертово розовое вино! Но она сдерживается и вежливо улыбается, когда он протягивает две бутылки. Как только он уходит, она меняет бутылки на те, что стоят на полке: этикетка кажется ей симпатичнее.
– У вас продаются бокалы? – спрашивает она женщину за кассой, протягивая американский паспорт.
Женщина качает головой.
– Зайдите в супермаркет, уверена, у них есть пластиковые.
Дженни вздыхает и идет обратно в «Мербю сентрум». Как все неудобно.
По пути в больницу коляска трижды буксует в грязи, и, когда она вталкивает ее в палату, ей настолько жарко, что раскраснелись щеки. Тайра спит. Дженни снимает пальто и вешает на ручку, от этого движения бутылки в пакете задорно позвякивают. Дорис не спит и улыбается, услышав звук. Ее рот изгибается во что-то больше похожее на улыбку, чем раньше.
– Фух, пока ходила, вся взмокла. – Дженни берет газету и обмахивается. – Выглядишь бодрее!
– Морфин, – медленно отвечает Дорис и смеется. – Они дают мне его, когда боль становится невыносимой.
Дженни хмурится:
– Тебе больно? Где?
– Здесь и тут. Везде. В бедре, в ноге, в животе. В месте, где поставили штифт. Боль как будто расходится изнутри. Словно весь мой скелет набит тысячами острых булавок.
– Ох, Досси, звучит ужасно! Жаль, я ничего не могу поделать!
– Можешь, – понимающе хмыкает Дорис.
– Хочешь немного? Тебе можно, учитывая морфин?
Дорис кивает, и Дженни достает из пакета две бутылки. Ставит на стол и сминает пакет.
– Нет никакой разницы, я все равно умру.
– Я не хочу об этом слышать.
Дженни прикусывает губу, чтобы сдержать слезы.
– Дорогая моя, я никогда не встану с этой кровати. И ты это знаешь. Ты понимаешь?
Дженни отрешенно кивает и садится на край кровати. Прямо рядом с Дорис, которая тоже придвигается ближе. И слегка корчится, когда перемещает ногу.
