– Я уже пробовал, – сказал Бейкон. – Сюда, вниз слезай!
«Перисфера» стояла на такой как бы «ти» – кольце из равноудаленных колонн, которое поддерживало ее, так сказать, южный полярный круг. Прежде громадный шар – шкура белая, как кость, и прошита тончайшими прожилками, будто сигарная обертка, – словно плавал в бассейне. Теперь воду спустили, и видны были колонны – а также Трейси Бейкон: он стоял среди колонн, прямо под южным полюсом «Перисферы».
– Эй, – сказал Сэмми, кинувшись к парапету и перегнувшись в бассейн. – Ты чего? А если эта штука на тебя грохнется?
Бейкон недоуменно вытаращился, и Сэмми вспыхнул: ровно так выразилась бы его матушка.
– Тут дверь, – сказал Бейкон, тыча прямо вверх. Он потянулся, и руки исчезли в круглой скорлупе. Затем исчезла голова, ноги оторвались от земли, и Бейкон исчез целиком.
Сэмми перекинул через парапет одну ногу, другую и слез в бассейн. Сбежал по пологому изгибу дна к «Перисфере» – мокрая мешковина хлюпала под подошвами. Сэмми задрал голову к южному полюсу и увидел прямоугольный люк – Трейси Бейкон как раз пролезет.
– Давай сюда.
– Там что-то темно, Бейк.
Из люка появилась ручища – покачалась, сжимая и разжимая пальцы. Сэмми ухватился, их ладони скрестились, и Бейкон втащил его во мрак. Не успел Сэмми прочувствовать, понюхать или расслышать темноту, Бейкона и грохот собственного сердца, включился свет.
– Уй-й, – сказал Бейкон. – Ты погляди.
Системы, управлявшие движением, звуком и светом «Демограда» и соседствующей с ней выставки «Футурамы» «Дженерал моторс», были в буквальном смысле dernier cri искусства и древних принципов часовой механики, отсчитывавшей последние секунды бескомпьютерной жизни. Прихотливым звуковым сопровождением – голосом и музыкой, – движением тележек и разнообразными подсветками управляли всевозможные шестеренки, шкивы, рычаги, кулаки, пружины, колеса, переключатели, реле и ремни – изощренные, сложные и высокочувствительные. Мышиный помет, нежданное похолодание или совокупный рокот десяти тысяч прибывающих и отправляющихся поездов подземки мог сбить систему с панталыку и внезапно прекратить экскурсию, отчего порой в «Перисфере» застревали человек по пятьдесят. Поскольку то и дело требовалось что-нибудь настраивать и чинить, в брюхе «Перисферы» сделали люк. Открывался он в странную чашеобразную комнату. Там, где вошли Бейкон и Сэмми, на дне чаши, была рифленая стальная площадка. Обок от нее к внутреннему каркасу были приварены утки – они постепенно взбирались вверх, к затейливому механическому исподу «Демограда».
Бейкон взялся за утку.
– Справишься? – спросил он.
– Не уверен, – ответил Сэмми. – Вот правда, я думаю…
– Ты первый, – сказал Бейкон. – Я помогу, если что.
И Сэмми со своими больными ногами взобрался на сотню футов в воздух. На вершине был еще один люк. Сэмми всунул голову.
– Темно, – сказал он. – Жалко. Ладно, слезаем.
– Минутку, – ответил Бейкон.
Сэмми внезапно пихнули снизу – Бейкон взял его за ноги и прямо-таки воткнул в прохладную громадную черноту. Что-то шершавое ободрало Сэмми щеку, раздался скрип и скрежеты – Бейкон подтянулся следом.
– Ха. И впрямь.
– Да уж. – Сэмми пошарил по полу, нащупывая люк. – Прекрасно. Бейк, ты совсем псих – ты сам-то в курсе? Ты не понимаешь слова «нет». Я…
Металлически чирикнула петля на зажигалке, щелкнул кремень, искра магически разрослась и превратилась в мерцающее лицо Трейси Бейкона.
– Теперь ты, – сказал он.
Сэмми тоже чиркнул зажигалкой. Теперь света хватало – видно было, что они встали лагерем на краю выставки, посреди обширного леса в полдюйма высотой. Трейси поднялся и зашагал к центру. Сэмми пошел следом, прикрывая огонек. Пол под ногами был покрыт жестким и сухим искусственным мхом, изображавшим широкие перекаты лесистых холмов. Мох хрустел, и этот хруст отдавался эхом под высоченным пустым куполом. Они старались шагать осторожно, но то и дело наступали на модель фермы, расплющивали район развлечений или крупнейший детский приют города будущего. В конце концов добрались до основного города в центре модели – под названием Центровилл или Центртон, или что-то такое, равно оригинальное. В стайке невысоких зданий торчал один-единственный небоскреб. Все дома обтекаемы и модерновы, как город на Монго или Изумрудный город из «Волшебника страны Оз». Бейкон опустился на одно колено и глазом придвинулся к верхушке одинокой башни.
– Ха, – сказал он. Нахмурился, опустился, медленно оперся на локоть, стараясь не погасить зажигалку, и лег на живот. – Ха, – повторил он – на сей раз скорее прокряхтел. Подбородком уперся в землю. – Ага. Так-то лучше. По-моему, летать над ним не так занятно.
Сэмми подошел, постоял. Затем лег рядом с Бейконом. Грудью оперся на локоть и, слегка наклонив голову, сощурился, стараясь погрузиться в иллюзию модели, как миллион лет назад погружался в Футурию за чертежным столом во Флэтбуше. Сам он ростом в двадцатую долю дюйма, рассекает по океанскому шоссе в крохотном антигравитационном неболете, проносится мимо безмолвных фасадов амбициозных серебристых зданий. Идеальный день в идеальном городе. Двойной закат мигал в окнах и бросал тени на зеленые городские площади. Кончики пальцев горели.
– Ой! – сказал Сэмми, уронив зажигалку. – Ай-й!
Бейкон потушил свою.
– Ее надо галстуком обернуть, дурень, – сказал он. И схватил Сэмми за руку. – Эта?
– Ага, – сказал Сэмми. – Указательный и средний. Ой. Ну ладно.
Несколько секунд они полежали во тьме, в будущем, обожженные пальцы Сэмми были у Трейси Бейкона во рту, и оба прислушивались к сказочной механике своих сердец и легких, и оба любили друг друга.
12
В последний день ноября Джо получил письмо от Томаша. Отвратительным почерком с левым наклоном тот сообщал – сардоническим тоном, какого не наблюдалось в его первых лиссабонских письмах, – что дырявое корыто после многочисленных задержек, отмен, механических поломок и правительственных ухищрений наконец-то – в очередной раз – получило дозволение отчалить второго декабря. После переезда Томаша с берегов Влтавы на берега Тежу миновало восемь с лишним месяцев. Мальчик отметил тринадцатый день рождения на койке в людной трапезной монастыря Богоматери Горы Кармель и в письме предупреждал Джо, что страдает необъяснимой склонностью ни с того ни с сего тараторить отченаши и авемарии, а также питает слабость к монашеским платам. Утверждал, будто опасается, что Джо не узнает его из-за прыщей на лице и «неустранимой пубертатной кляксы на верхней губе, которую некоторым хватает опрометчивости величать усами». Джо дочитал письмо, поцеловал и прижал к сердцу. Он помнил этот иммигрантский страх остаться неузнанным в стране чужаков, необратимо исказиться при переводе оттуда сюда.
На следующий день Роза приехала из ТСА в контору «Империи» и разрыдалась в объятиях Джо. Рассказала, что мистер Хоффман под занавес эдак между делом позвонил в вашингтонский офис совещательного комитета по политическим беженцам при президенте – хотел для порядка удостовериться, что все идет как надо. К его изумлению, председатель комитета сообщил ему, что, похоже, визы у всех детей будут аннулированы по соображениям «национальной безопасности». Глава визового отдела Государственного департамента Брекинридж Лонг, человек, питавший, по аккуратному выражению председателя, «определенные антипатии», давным-давно ввел четкую политику отказа в визах еврейским беженцам. Это Хоффман прекрасно знал. Но в данном случае, возразил он, визы уже выданы, судно вот-вот отчалит, а «национальной безопасности» угрожают триста девятнадцать детей! Председатель посочувствовал. Извинился. Выразил глубокие сожаления и неловкость от столь прискорбного поворота событий. И повесил трубку.
