– Мама, – сказала Этель по-английски, – это друг Сэмми. Мистер Бейкон. Он актер на радио.
Бабуся кивнула и схватила Бейкона за руку.
– Ой, здрасте, как поживаете? – сказала она на идише.
Трейси Бейкона она как будто мигом узнала – странно, она годами не узнавала никого. Потом так и не выяснилось, за кого она его приняла. Его ладонь она энергично трясла обеими руками.
Отчего-то это зрелище – бабуся, пожимающая громадную розовую ладонь Бейкона, – рассмешило Этель.
– Садитесь, садитесь, – сказала она. – Ма, отпусти его. – Глянула на Сэмми. – Сядь. – (Сэмми уже почти сел.) – А что, поцелуя мне больше не причитается, мистер Сэм Клей?
Сэмми поцеловал мать.
– Ма, мне больно! Ай-яй!
Она его отпустила.
– Шею бы тебе сломать, – высказалась она. Видимо, она была в прекрасном расположении духа. – Я накрою на стол.
– С лопатой осторожнее.
– Очень смешно.
– Разве так разговаривают с матерью? – спросил Бейкон.
– О, мне нравится твой новый друг, – сказала Этель.
Она взяла Бейкона за плечо и похлопала по громадному бицепсу. Осталась страшно довольна. На лице у Бейкона нарисовалось потрясение – кажется, искреннее.
– Этот молодой человек любит маму.
– Ну еще бы, – сказал Бейкон. – Помочь вам на кухне, миссис… э-э?..
– Клейман. Клей-ман. Точка.
– Миссис Клейман. У меня большой опыт чистки картошки, ну или что нужно сделать.
На сей раз потрясена была Этель:
– Ой… нет, все уже готово. Я только заново разогрею.
Сэмми хотел было отметить, что многократный разогрев, максимально устраняющий вкусовые признаки блюда, – неотъемлемая составляющая кулинарного метода Этель, но прикусил язык. Ему было неловко за Бейкона.
– И вы не поместитесь в мою кухню, – сказала Этель. – Сядьте.
Бейкон все равно за ней увязался. Сэмми пока еще не видел, как его «новый друг» слушается слова «нет». Невзирая на рост и плечи пловца, Трейси Бейконом двигала не столько уверенность в своих талантах, сколько убежденность в том, что ему повсюду рады. Он был златовласый, красивый и умел чистить картошку. Удивительно, но Этель не воспротивилась.
– Я вечно не могу достать вон ту миску, – услышал Сэмми ее голос из кухни. – Которая с туканом.
– Ну, бабусь, – сказал Сэмми, – как делишки?
– Прекрасно, деточка, – ответила она. – У меня все прекрасно. Как твои дела?
– Давай присядем. – Он повел ее к желтому креслу.
Бабуся его отпихнула:
– Уйди. Хочу постоять. Я сижу весь день.
Из кухни доносился – трудно не заметить – жизнерадостный гул Бейконова голоса в лирическом верхнем регистре. Как и Сэмми, Бейкон старался потрясти и очаровать непрестанным заградительным огнем болтовни, но имелось ключевое отличие: Бейкон был потрясающий и очаровательный. Из кухни приплыл карамельный смех Этель. Сэмми навострил уши – что Бейкон ей говорит?
– Ну, чем сегодня занималась, бабусь? – спросил он, плюхнувшись на диван. – «Белмонт» открылся. Ходила на скачки?
– Да-да, – охотно согласилась бабуся. – Ходила на ипподром.
– Выиграла что-нибудь?
– О да.
С бабусей никогда не поймешь, дразнишь ты ее или нет.
– Йозеф просил тебя поцеловать, – сказал Сэмми на идише.
– Я так рада, – по-английски ответила бабуся. – А как там Сэмюэл?
– Сэмюэл? А, у него все хорошо, – сказал Сэмми.
– Она меня выгнала. – Из кухни вышел Бейкон в посудомоечном фартучке, разрисованном бледно-голубыми мыльными пузырями. – Я, наверное, путался под ногами.
– Не рекомендую, – ответил Сэмми. – Я как-то путался под ногами у обеденного катка – пришлось девять швов накладывать.
– Очень смешно, – сказала Этель, выйдя в гостиную. Развязала фартук, швырнула его Сэмми. – Иди поешь.
На ужин были меховая муфта, дюжина бельевых прищепок и старые кухонные полотенца, сваренные с морковью. Поскольку трапезу подавали с бутылью магазинного хрена, Сэмми пришел к выводу, что еда притворялась фланкеном – тушеными говяжьими ребрышками. Многие коронные блюда Этель зашифровывались приправами. Трейси Бейкон съел три порции. Куском халы вытер тарелку. Щеки его порозовели от острого гастрономического наслаждения. Или от хрена.
– Фуф-ф! – сказал он, наконец отложив салфетку. – Миссис К., ничего лучше в жизни не едал.
– Да, но что это было? – вставил Сэмми.
– Наелись? – спросила Этель. Ей польстило, но, кажется, удивилась она будь здоров.
– А моей бабке место осталось? – спросила бабуся.
– Я всегда оставляю место для десерта, миссис Кавалер, – сказал Бейкон. И повернулся к Сэмми. – Бабка – это же десерт?
– Предмет извечных дебатов среди моего народа, – отвечал тот. – Некоторые утверждают, что это очень маленький пуфик.
Этель пошла варить кофе. Бейкон поднялся и стал убирать тарелки со стола.
– Ну хватит уже, – сказал Сэмми и толкнул его обратно на стул. – Из-за тебя я плохо выгляжу. – Он собрал грязные тарелки и приборы и унес в крохотную кухню.
– Не ставь их друг на друга, – молвила мать в рассуждении поблагодарить. – Они снизу пачкаются.
– Я хотел помочь.
– Чем твоя помощь, лучше никакой. – Она поставила кофейник на конфорку и включила газ. – Отойди, – сказала она, чиркая спичкой.
Газовыми плитами она пользовалась уже лет тридцать, но всякий раз точно в горящий дом входила. Она включила воду и сунула тарелки в раковину. Над пеной «Люкса» заклубился пар – вода для мытья посуды должна быть, разумеется, антибактериально горячей.
– Он точно такой, как рисует Йозеф, – сказала Этель.
– Вот да, скажи?
– У твоего кузена все хорошо?
Сэмми догадался, что она обижена.
– Он правда хотел прийти, ма, – сказал он. – Ты, ну, слишком поздно предупредила.
– Мне совершенно безразлично.
– Я просто говорю.
– Есть новости? Что говорят в агентстве?
– Хоффман говорит, дети еще в Португалии.
– У монашек.
В детстве, в первую войну, Этель некоторое время прятали православные монахини. Были к ней добры, чего она до смертного часа не забыла, и Сэмми знал: она бы предпочла, чтоб маленький племянник остался с португальскими кармелитками в относительной безопасности лиссабонского приюта, а не пересекал кишащий подводными лодками океан на третьесортном пароходе с шатким имечком. Но на монашек, судя по всему, давила Католическая церковь Португалии: им не велели привечать еврейских детей из Центральной Европы насовсем.
