– Тебе хорошо.
– Мне… слово никак не подберу.
– Тебе повезло.
– По-моему, тут надо другое слово.
– Я тебе завидую, между прочим. Всегда завидовал. А теперь можно завидовать еще сильнее.
– Чему тут завидовать?
– Таланту.
– Таланту к ерунде.
– Я совершенно серьезно. Ты даже не понимаешь, как тебе повезло. Ты забываешь, – продолжал молодой, – я учу пятиклассников. Я изо дня в день вижу, как из них мало-помалу высасывается фантазия. Как она фокусируется. Упрощается. Для многих пятый класс – последний год жизни. – Он отер губы салфеткой, аккуратно, почти грациозно. Затем смял салфетку комом и бросил на тарелку. – Да что я говорю – «вижу». Я сам так с ними делаю. Это моя работа. Мне за это платят.
Его компаньон, видимо, не нашелся с ответом. После паузы просто сказал:
– Мне пора.
– Не стану тебя задерживать. – Лицо опять скривилось – сморщилось даже – обиженной насмешкой. – Ты и так уже не здесь.
– Прости. Прости, что я отвлекаюсь.
– Это ты прости, что я тебя плохо отвлекаю, – ответил молодой щеголь. И прикрыл губы рукой, словно сказанул лишнего.
– Ты слишком к себе суров, – сказал старший.
– У тебя свой талант, – ответил молодой. – У меня свой.
Они встали, и надели пальто, и забрали шляпы с настенной вешалки в глубине. Свою трилби – зеленый меринос, нечто среднее между серо-зеленым сукном и елкой – молодой щеголь нахлобучил на короткостриженую голову решительно – так железнодорожный проводник захлопывает крышку часов. Оба плечом к плечу постояли у кассы, подождали владельца и расплатились, каждый за себя. Старший вернулся к столу и оставил семьдесят пять центов – тридцать процентов чаевых для дочери хозяина. Затем они вышли на гравийную стоянку, и повернулись друг к другу, и разок встряхнули друг другу руки, точно вновь скрепляли свою неведомую и непроизносимую сделку.
– Ну.
– Ну.
– Что теперь?
– Даже и не знаю. – Рук они не разняли. – Я подумал, надо бы развеяться. Скатаюсь, наверное, в Калифорнию. Я давно…
– Развеяться. – Молодой бесстрастно кивнул. На линзах очков сгустилось легкое марево.
– Ага. Слушай, Феликс… хочешь со мной?
Молодой ответил не сразу, будто вдумчиво размышлял. Потом улыбнулся и легонько фыркнул завитками пара из ноздрей.
– Я тебе завидую, – сказал он.
Отнял руку, повернулся и пошел прочь, хрустя гравием. Сегодня он придет к поезду прежде времени.
Феликс Ландауэр удалялся, поддергивая брюки и осторожно петляя между лужами, а Сэмми смотрел вслед не с грустью, но с виноватым облегчением. Столько было за многие годы таких рукопожатий, столько мужчин; столько таких партнерств и прощаний, теоретических, целомудренных романов, что прикидывались дружбами и не дарили ни радостью дружбы, ни радостью романа. Затем Сэмми водрузил на голову свой твидовый хомбург и вновь двинулся в путь – прочь из мира мужчин и их шляп, мужчин, что протискивались к барной стойке в руинах дома и трамвая, и ели свои яичницы, и обсуждали бейсбол, и кашляли в кулаки как ненормальные.
Возвращение потрясающего Кавальери
Центральный корпус начальной школы Уильяма Флойда вместе с баптистской церковью «Гора Мориа», старой пожарной станцией, несчастным рядком лавок (в их числе и «Аптека Шпигельмана») и немногочисленными обшитыми вагонкой домиками на восточной окраине Блумтауна – рудименты вымершей деревни Мэнтикок. Школу Уильяма Флойда возвели в годы Депрессии для всех окрестных городишек – теперь-то ее давным-давно заполонили блумтаунские дети – на земле, вырезанной из туши старого лонг-айлендского поместья. Здание сложили из пятнистого кирпича, снабдили мансардной крышей и высокими многостворчатыми фабричными окнами; строили на совесть, но без радости, готовясь к худшим выходкам, на какие только способны будущие обитатели – маленькие психи, уродцы и закоренелое хулиганье. Джо еще не бывал в американской школе, но его гимназические воспоминания окрашены были вполне тюремно, и, вслед за Томми шагая по дорожке к парадной двери, он пережил миг внезапных сомнений, чуть ли не паники. Сбавил шаг, вдохнул поглубже, огляделся. Воздух загустел от мелкого дождика – моросило до того плотно, что казалось, будто детскую болтовню, ослепительную колонну школьных автобусов, нарциссы, нитями накаливания сиявшие под флагштоком, замешали в это утро, и теперь все это повисло вокруг взвесью блестящего порошка в мензурке. Из-за моросливой завесы, пихаясь и грохоча зонтиками, вырывались дети в ярких дождевиках, и повсюду раздавался костяной стук призрачных скелетов – топот галош, гром термосов в обеденных контейнерах, лязг застежек на сумках. Пробегая мимо, толкаясь и запинаясь, кое-кто оборачивался посмотреть, как пухлый серьезный мальчик, разодетый то ли на свадьбу, то ли на похороны, ниже одноклассников, никем не любимый, хотя и не сказать, что всем ненавистный, дергает за запястье тощего мужчину с дикой шевелюрой, в тщательно отглаженном белом костюме и с темно-бордовым кожаным чемоданом.
– Джо, пошли, – говорил Томми.
По знаменательному поводу под бежевый дождевик он надел коричневый шерстяной костюм – в подмышках жмет, в рукавах короток, – а к воротнику белой рубашки, которую Роза с утра тоже погладила, прицепил внезапный красный галстук-бабочку. Набриолиненные волосы распластались по темени, черно блистая, как и туфли, которые он сам драил поутру замшей и щеткой, сидя на заднем крыльце, насвистывая. Сейчас Джо заметил, что пальцы у Томми пятнистые, а под ногтями запекся гуталин.
– Елки, ну пошли.
– Я иду, так и быть, – сказал Джо. – Пошли.
Он отмахнулся от сомнений – да ерунда, конечно, крошечный ископаемый отпечаток стародавнего ужаса, отколовшийся в глубине души при взгляде на школьное здание, не более того, – и возложил свободную руку мальчику на голову. И улыбнулся – все утро он отчаянно желал показать Томми, что взаправду ждет не дождется этого «Поделись опытом». Предвкушение было искренним, но выражение его, эта широкая непривычная улыбка, ощущалось фальшиво, тут же замигало и погасло. Томми отпустил запястье Джо и озадаченно заморгал. Он знал Джо довольно давно и уже неплохо – он понимал, что Джо не очень-то улыбчивый человек.
Два одинаковых рыжеволосых мальчика в одинаковых дождевиках с вельветовыми воротниками и охотничьих шапках – у одного клетчатая синяя, у другого клетчатая красная, у обоих натянуты до бровей – притормозили рядом.
– Это он? – спросил синяя шапка.
– А вы будете прыгать с крыши, мистер? – спросил красная шапка.
– Не сегодня, – ответил Джо.
– Ты дурак, – сказал синяя шапка своему близнецу. – Он будет освобождаться из сейфа. – Блестящие рыжие брови сошлись на переносице под козырьком. – Как Гудини. А вы знакомы с Гудини?
– Лично – нет, – сказал Джо.
