Джо скривился смущенно и раздраженно. И подкинул себе еще лопату запеканки.
– За незаконное проживание, – сказал Сэмми.
– Это не что-то. – Джо оторвал взгляд от тарелки. – Я уже бывал в тюрьме.
Сэмми повернулся к Розе:
– И вот он все время такие вещи говорит.
– Загадочный человек.
– Страшно бесит.
– Вышел под залог? – спросила Роза.
– Мне помог твой отец.
– Мой отец? Он помогал?
– Выяснилось, что престарелая миссис Уэгнер – владелица двух Магриттов, – пояснил Сэмми. – Матушка мэра. Обвинения сняли.
– Двух поздних Магриттов, – уточнил Джо.
Зазвонил телефон.
– Я подойду, – сказал Сэмми. И пошел к телефону. – Алло. Ага. Какая газета? Понял. Нет, с вами он говорить не будет. Потому что разговаривать с газетой Хёрста – это лучше сразу удавиться. Нет. Нет. Нет, это полнейшее вранье.
По-видимому, желание растолковать и прояснить пересилило ненависть к «Нью-Йорк джорнал-америкэн». Сэмми отнес трубку в столовую – они только что протянули очень длинный провод, чтобы доставал до столовой, где Сэмми трудился, если забирал работу домой.
Сэмми пошел в вербальную атаку на репортера «Джорнал-америкэн», а Джо отложил вилку.
– Очень вкусно, – сказал он. – Я ничего подобно не ел так давно, что не помню.
– Наелся?
– Нет.
Роза подложила ему на тарелку еще шмат запеканки.
– Он по тебе скучал больше всех, – сказала она. И кивнула на столовую, где Сэмми излагал репортеру «Джорнал-америкэн», как он и Джо холодной октябрьской ночью миллион лет назад придумали Эскаписта. В тот день в окно спальни Джерри Гловски к Розиным ногам упал пораженный мальчик. – Нанимал частных детективов, искал тебя.
– Один меня нашел, – сказал Джо. – Я откупился от него. – Он проглотил кусок, затем другой, затем третий. – Я по нему тоже скучал, – наконец произнес он. – Но я всегда воображал, что он счастлив. Когда я буду сидеть ночью как-нибудь и о нем думать. Я буду читать его комиксы – я всегда знаю, какие комиксы его, – и подумаю: что ж, у Сэма все неплохо. Он, наверное, счастлив. – Джо запил последний кусок второй добавки глотком сельтерской. – Это очень расстройство для меня – узнать, что он нет.
– Думаешь? – переспросила Роза – не столько из недоверия, сколько в неумолимой власти того, что следующее поколение назовет отрицанием. – Да. Да, ты прав, он несчастлив.
– А его книга? «Иллюзия американского крушения»? Я о ней тоже думал часто время от времени.
Английский у него, отметила Роза, испортился за годы в прериях, или где там его носило.
– Ну, – сказала она, – Сэм дописал пару лет назад. В пятый раз уже, если не ошибаюсь. И мы его отослали. Доброжелательные ответы были, но…
– Я понял.
– Джо, – сказала она, – а в чем был смысл?
– В чем был смысл чего? Прыгнуть?
– Ладно, давай начнем с этого.
– Не знаю. Когда я увидел в газете, ну, вот письмо, я понял, что его написал Томми. А кто еще? И я решил, что, ну, если это я подсказал… я хотел… я просто хотел, чтоб это было… для него правдой.
– Но чего ты добивался? Идея-то в чем? Пристыдить Шелдона Анапола, чтоб он вам двоим дал денег побольше? Или что?
– Нет, – сказал Джо. – Я не гадаю, что такая была идея.
Роза подождала. Он отодвинул тарелку и взял Розины сигареты. Зажег сразу две, одну протянул ей – как давным-давно, много-много лет назад.
– Он не знает, – сказал Джо после паузы, словно поясняя резоны своего прыжка с вершины Эмпайр-стейт-билдинга, и, хотя Роза поняла его не сразу, почему-то от этих слов сердце застучало в груди молотом. Неужто она хранит столько секретов от мужчин, столько всевозможных покаянных знаний?
– Кто не знает что? – переспросила она. Потянулась – эдак как бы непринужденно – за пепельницей на кухонном прилавке позади Джо.
– Томми. Он не знает… что знаю я. Про меня. И про него. Что я…
Пепельница – красно-золотая, со штампом «ЭЛЬ-МАРОККО» стильным золотым шрифтом – грохнулась на пол и разлетелась на дюжину осколков.
– Бл-лин!
– Это нестрашно, Роза.
– Еще как страшно! Я разбила свою пепельницу из «Эль-Марокко», черт бы ее побрал.
Они встретились на полу, на коленях, и разделяли их осколки битой керамики.
– Ладно, ясно, – сказала Роза, а Джо принялся сметать осколки ладонями. – Ты знаешь.
– Теперь знаю. Я всегда думал, но я…
– Ты всегда думал? Это с каких пор?
– С тех пор, как услышал. Ты мне писала, помнишь, на флот, в сорок втором, по-моему. Были фотографии. Я понял.
– Ты с сорок второго года знал, что ты… – она понизила голос до злого шепота, – что у тебя есть сын, и ты ни разу…
Внутри поднялся рискованно блаженный гнев, и Роза выплеснула бы его, и плевать, что будет с сыном, с мужем, с репутацией их семьи в округе, но в самый распоследний миг ее удержала яростная краска в щеках Джо. Он сидел, повесив голову, и складывал осколки пепельницы аккуратным курганчиком. Роза встала и пошла в чулан за совком и веником. Смела бывшую пепельницу и со звоном отправила в мусорное ведро.
– Ты ему не сказал, – в конце концов произнесла она.
Он потряс опущенной головой. Он по-прежнему стоял на коленях на полу.
– Мы всегда никогда много не разговаривали, – ответил он.
– Почему меня это не удивляет?
– И ты ему не сказала.
– Конечно нет, – ответила Роза. – Он считает, что вон, – она снова понизила голос и кивнула на столовую, – его отец.
– Это обстоит не так.
– Что?
– Он мне сказал, что Сэмми его усыновил. Он подслушал или что-нибудь. У него есть интересные теории о настоящем отце.
– Он… а он когда-нибудь… думаешь, он?..
– По временам мне казалось, он приближается меня спросить, – ответил Джо. – Но он не спросил.
Тут Роза протянула ему руку, и он ее принял. На миг его ладонь показалась ей гораздо суше и мозолистее, чем помнилось, а потом стала прежней. Они снова сели за стол к своим тарелкам.
– Ты так и не объяснил, – напомнила Роза. – Почему ты это сделал. В чем суть-то была?
В кухню вернулся Сэмми – повесил трубку, качая головой, негодуя на бездонный мрак в головах у журналистов, освещению коего он только что напрасно уделил десять минут жизни.
– Вот и этот парень тоже спрашивал, – сказал он. – В чем суть-то была?
