Сэмми потом месяцами таскал в бумажнике карточку, прилагавшуюся к пакету документов о продаже; на карточке значилось только:
КЛЕИ
ЛАВУАЗЬЕ-ДРАЙВ, 127
БЛУМТАУН, НЬЮ-ЙОРК, США
(Все улицы в районе собирались назвать в честь выдающихся ученых и изобретателей.)
Гордость давным-давно улетучилась. Сэмми уже почти не обращал внимания на свой «кейп-код», модель номер два, она же «пенобскот», с эркерами и вдовьей площадкой размером с поле для мини-гольфа. К дому он применял тот же подход, что к жене, к работе и к личной жизни. Всё – вопрос привычки. Ритмы пригородного поезда, учебный год, издательские планы, летние отпуска и размеренный календарь настроений супруги выработали в нем резистентность к очарованию и мучению его жизни. Только отношения с Томми, хотя недавно и подернулись легким инеем иронии и отстраненности, оставались непредсказуемыми – живыми. Они густо бурлили сожалением и удовольствием. Если удавалось урвать совместный час – планировать вселенную в отрывном блокноте или играть в «Бейсбол: Все звезды» Итана Аллена, – для Сэмми этот час неизменно оказывался самым счастливым за неделю.
В кухне он с удивлением узрел Розу – та сидела за столом с чашкой кипятка. По воде плавало каноэ лимонного ломтика.
– Что происходит? – спросил Сэмми, наливая воду в эмалированный кофейник. – Все вскочили.
– Ой, я всю ночь не спала, – бодро ответствовала Роза.
– Даже не задремала?
– Насколько я помню, нет. Мозг вскипал.
– Получилось что-нибудь?
Розе через два дня предстояло сдать центральный стрип для «Поцелуй-комикса». Она была на втором месте в списке иллюстраторов для женщин (надо отдать должное и Бобу Пауэллу), но всегда ужасно канителилась. Сэмми давно бросил читать ей нотации насчет трудовой этики. Он был ей боссом лишь формально – этот вопрос они уладили много лет назад, когда Роза только пришла на него работать, в ходе годичной серии стычек. Теперь они выступали плюс-минус комплектом. Тот, кто нанимал Сэмми редактировать свой ассортимент комиксов, понимал, что вдобавок получит и ценные услуги Розы Саксон (таков был ее псевдоним).
– Есть кое-какие идеи, – сдержанно ответила она.
Все Розины идеи поначалу казались плохими; она выуживала их из бессвязной мешанины своих снов, сенсационных газетных заметок и того-сего из женских журналов, а объяснять не умела совсем. Завораживало, как они появлялись на свет под щекоткой и садовой стрижкой ее карандаша и кисти.
– Что-то про атомную бомбу?
– А ты откуда знаешь?
– Так вышло, что ночью, пока ты разговаривала вслух, я был в спальне, – ответил он. – Пытался спать как дурак.
– Извини.
Сэмми разбил в миску полдюжины яиц, плеснул молока, вытряс перца и соли. Ополоснул одну яичную скорлупу и бросил в кофейник на плите. Затем вылил яйца в пенящееся масло на сковородке. Болтунья – единственное блюдо в его репертуаре, зато удавалось ему блестяще. Не надо ее трогать – вот, как выяснилось, в чем секрет. Обычно люди стоят и ее ворочают; на деле надо поставить ее на минуту-другую на малый огонь, а трогать раз шесть, не больше. Иногда для разнообразия Сэмми кидал туда резаную жареную салями: Томми так больше любил.
– Он опять надевал повязку, – сказал Сэмми, как будто в этом нет ничего такого. – Я видел, как он ее примерял.
– Ой мамочки.
– Поклялся мне, что ничего такого делать не собирается.
– И ты поверил?
– Пожалуй. Пожалуй, решил поверить. А где салями?
– Я вставила в список. Сегодня съезжу в магазин.
– Тебе стрип надо закончить.
– И я его закончу. – Роза громко хлюпнула лимонной водой. – Он явно что-то задумал.
– Ты считаешь.
Сэмми снял с полки арахисовое масло, а из холодильника достал виноградное желе.
– Не знаю, но он, по-моему, слегка дерганый.
– Он всегда дерганый.
– Я его, наверное, провожу до школы, раз уж не сплю.
Командовать сыном Розе было гораздо проще. Она, похоже, особо и не задумывалась. Считала, что важно доверять детям, время от времени отдавать им поводья – пусть сами за себя решают. Но когда – как часто случалось – Томми разбрасывался этим доверием, Роза не смущалась положить этому конец. И Томми как будто никогда не обижался на ее жестокую дисциплину – а в ответ на малейший упрек Сэмми дулся.
– Ну, чтоб он точно туда добрался.
– Не надо провожать меня до школы, – сказал Томми. Он вошел в кухню, сел над тарелкой и уставился в нее, дожидаясь, пока Сэмми навалит туда болтуньи. – Мам, ну нет, ты что? Я умру. Вот абсолютно умру.
– Он умрет, – пояснил Сэмми Розе.
– И поставит в очень неловкое положение меня, – сказала она. – Как же я буду с трупом перед школой Уильяма Флойда?
– Может, я его провожу? Мне крюк всего десять минут.
Обычно Сэмми и Томми расставались у передней калитки и расходились в разные стороны: один – на станцию, другой – в школу. Со второго по шестой класс они на прощание жали друг другу руки, но этот обычай, мелкая веха дня, которую Сэмми любил, теперь, видимо, навсегда заброшена. Сэмми не понял, почему так вышло и кто решил ее забросить.
– А ты тогда можешь остаться и, знаешь, нарисовать мой стрип.
– Это, наверное, здравая мысль.
Сэмми осторожно спихнул дымящийся пудинг из масла и яиц Томми на тарелку.
– Извини, – сказал он, – салями кончилась.
– Ну естественно, – откликнулся Томми.
– Я вставила в список, – сказала Роза.
Все ненадолго примолкли – Роза на стуле со своей кружкой, Сэмми у кухонного прилавка с куском хлеба в руке – и посмотрели, как Томми забрасывает еду в рот. Что-что, а поесть Томми любил. Мальчик-тростиночка исчез под плащом из мускулов и жира; честно говоря, выглядел он полноватым. Прошло тридцать семь секунд – болтунья исчезла. Томми оторвал взгляд от тарелки.
– Почему на меня все смотрят? – спросил он. – Я ничего не сделал.
Роза и Сэмми расхохотались. Потом Роза перестала смеяться и устремила взгляд на сына – она всегда чуточку косила, если высказывалась веско.
– Том, – произнесла она, – ты же не собираешься опять в город?
Томми потряс головой.
– И тем не менее, – сказал Сэмми, – я тебя провожу.
– Ты меня отвези, – предложил Томми. – Раз ты мне не веришь.
– Ну а чего бы нет? – ответил Сэмми.
Если отогнать машину на станцию, Роза не сможет поехать в магазин, или на пляж, или в библиотеку «за вдохновением». Тогда она, скорее, останется дома рисовать.
