Американец снова втянул правую руку под парку и там пошарил. Рука появилась вновь с автоматическим пистолетом. Американец поднял пистолет к груди, точно собрался стрелять в небо, а затем рука дрогнула. Геолог шарахнулся, собрался с духом и ринулся отнимать у американца оружие. Уже в рывке он сообразил, что недопонял, что американец как раз отбрасывал пистолет, что его безобидная, даже печальная манера – не искусный обман, а облегчение, огорошенное и нетвердое, человека, что пережил тяжкое испытание и попросту – как он, собственно, и сказал – рад, что остался жив. Мекленбург вдруг остро пожалел о своем поведении: он был мирным ученым, всегда осуждал насилие и, более того, к американцам питал приязнь и восхищение, ибо в ходе своей ученой карьеры американцев повидал немало. Человек он был общительный, от одиночества за последний месяц едва не помер, и теперь ему на голову с небес свалился парнишка, умный и умелый молодой человек, с которым можно поговорить – да еще и по-немецки – про Луиса Армстронга и Бенни Гудмена, а Мекленбург выстрелил в него – расстрелял в него всю обойму – здесь, где единственная надежда на выживание, как он сам сто лет твердит, заключается в добрососедском сотрудничестве наций.
Над ухом брякнуло в тональности до-диез, и со странным облегчением Мекленбург почувствовал, как измученные кишки извергли свое содержимое в брюки. Американец поймал его в объятья – лицо испуганное, и покинутое, и грустное. Геолог открыл рот – на губах заледенел пузырек слюны. «Что же я за лицемер!» – подумал Геолог.
Почти полчаса Джо тащил немца десять из двадцати метров, что отделяли их от люка Ётунхейма. Это ему стоило чудовищной траты силы и воли, но он знал, что на базе найдет медицинские припасы, и намеревался спасти жизнь тому, кого лишь пять дней назад хотел убить, для чего отправился в путь через восемьсот миль бессмысленного льда. Нужны стиракс, вата, зажим, игла и нитка. Понадобятся морфий, и одеяла, и румяное пламя крепкой немецкой печки. Яркость и аромат жизни, дымящейся красной жизни, что испускала дорожка крови немца в снегу, корила Джо; его корило нечто прекрасное и неоценимое (невинность, к примеру) – то, что Лед соблазнил его предать. Добиваясь возмездия, Джо заключил альянс со Льдом, с безбрежной белой топографией, с зубастыми пилами и расселинами смерти. Все, что случалось с ним прежде, – и расстрел Устрицы, и жалобный шепот последнего вздоха Джона Уэсли Шенненхауса, и смерть отца, и интернирование матери с дедом, и даже утопление любимого брата – не разбивало ему сердце так страшно, как тот миг, когда на полпути к оцинкованному кольцу люка немецкой станции он понял, что волочит за собой труп.
7
Неофициальные германские притязания на побережье моря Уэдделла впервые были заявлены в результате экспедиции Фильхнера 1911–1913 годов. Подняв орла Гогенцоллернов, «Дойчланд» под командованием ученого и полярного исследователя Вильгельма Фильхнера дальше всех прочих судов зашел на юг в это скорбное море и пробивался сквозь почти что вечный паковый лед, пока не добрался до гигантского непроходимого палисада шельфового ледника. Тогда «Дойчланд» повернул на запад и прошел больше сотни миль, не находя ни пролома, ни прохода в сплошных утесах шельфа, который носит ныне имя Фильхнера: исследователи неизменно нарекают в свою честь места, что преследуют их или тщатся убить.
Лишь когда до конца сезона оставалось всего несколько недель, они отыскали трещину в шельфовом льду, где высота резко падала до считаных футов над уровнем моря. Полдюжины кошек быстренько вонзились в берег этого фьорда, который исследователи назвали залив Кайзера Вильгельма II, и были выгружены ящики – участники экспедиции готовились к постройке зимней базы. Место для хижины выбрали милях в трех от берега, хижине присвоили несколько чересчур высокопарное название Августабург и приготовились засесть в этой самой южной германской колонии до весны. Череда серьезных толчков во льду, один из которых длился почти минуту, и последующий отел – наблюдавшийся потрясенной и оглушенной командой «Дойчланда» – колоссальным айсбергом в нескольких милях к востоку от стоянки судна резко положили конец этим планам. Проведя нервную неделю за гаданиями и спорами, отправятся ли они вот-вот дрейфовать, они бросили лагерь, вернулись на борт и ушли на север. Судно почти тотчас затерло во льдах, и всю зиму их жевали моляры моря Уэдделла, пока потепление не оттаяло «Дойчланд» и не отправило хромать до дома.
На базе, которую бросила эта экспедиция, ледокол ВМФ «Уильям Дайер» и отыскал радиста второго класса Йозефа Кавалера. Тот периодически связывался с судном через портативный передатчик, более или менее точно сообщая свои координаты. Коммандер Фрэнк Дж. Кемп, шкипер «Дайера», отметил в вахтенном журнале, что молодой человек за последние три недели перенес тяжелые невзгоды, пережил два одиночных перелета, располагая ограниченными навыками пилотирования и умирающим человеком на позиции штурмана, вынужденную посадку, пулевое ранение в плечо и десятимильный переход со сломанной лодыжкой до города-призрака Августабурга.
В хижине, отмечал коммандер Кемп, молодой человек жил на тридцатилетних мясных консервах и галетах, и общество ему составляли только радиопередатчик и идеально сохранившийся дохлый пингвин. Молодой человек страдал от цинги, обморожения, анемии и плохо залеченного ранения мягких тканей, каковое избежало заражения – возможно, фатального – лишь благодаря несовместимости Антарктиды с микробами; он также, по словам осмотревшего его судового врача, израсходовал две с половиной упаковки тридцатилетнего морфия. Молодой человек сказал, что один отправился по льду прочь от немецкой станции, а последний отрезок пути прополз, не намереваясь вообще никуда попасть, поскольку ему нестерпимо было находиться подле тела человека, которого он застрелил, а на Августабург наткнулся случайно, когда его уже оставляли последние силы. Его переправили на базу в заливе Гуантанамо, где он оставался под следствием военного трибунала и наблюдением психиатра почти до Дня Победы в Европе.
Его заявление об убийстве единственного вражеского обитателя германской антарктической базы примерно в семидесяти пяти милях к востоку от хижины расследовали, подтвердили, и мичман Кавалер, невзирая на определенные вопросы касательно его поведения и методов решения задач, был награжден крестом ВМФ «За выдающиеся заслуги».
В августе 1977 года шельф Фильхнера отелился, и гигантский айсберг – сорок миль в ширину и двадцать пять в глубину – поплыл на север, в море Уэдделла, унося с собой и хижину, и потаенные останки немецкой полярной грезы милях в десяти от хижины. Это событие резко положило конец экскурсиям в Августабург. Хижина Фильхнера успела превратиться в непременный объект посещения бестрепетными туристами, только-только начинавшими тогда бороздить льдистые воды моря Уэдделла. Люди с экскурсоводом набивались в хижину, прячась от ветра, и почтительно разглядывали груды пустых жестянок со старинными эдвардианскими ярлыками, брошенные морские карты, и лыжи, и ружья, и полки с неиспользованными мензурками и пробирками, и замороженного пингвина, застреленного с целью изучения, но так и не препарированного и застывшего в вечном карауле под портретом кайзера. Кое-кто задумывался, скажем, о долговечности этого памятника неудаче или о достоинстве и пронзительности, коими время наделяет человеческие обломки, или просто размышлял, съедобны ли еще горох и крыжовник в опрятных рядах жестянок на полках и каковы они на вкус. А кое-кто задерживался подольше, в недоумении разглядывая загадочный рисунок на верстаке – цветным карандашом, на морозе затвердевший и довольно-таки потрепанный давними сгибами и складываниями. Явно детская работа: на рисунке человек в смокинге падал из брюха аэроплана. До парашюта человеку было никак не дотянуться, и, однако, человек с улыбкой наливал чай в чашку из летящего с ним вместе изысканного сервиза, будто не сознавал, в какое неприятное попал положение, или считал, что до падения времени у него вагон.
