– Надо включить радио, – вот и все, что пришло ему на ум.
Этель села напротив с чашкой кофе. Из кармана черной кофты вынула платок, протянула Джо.
– Сначала поплачь, – сказала она.
Она дала ему резиновый кусок медового пирога, а затем, как в самую первую нью-йоркскую ночь, вручила полотенце.
Пока Джо принимал душ, в ванную пришаркала его бабушка, задрала подол ночнушки и, видимо не замечая Джо, опустила бледно-голубой зад на горшок.
– Ты меня не слушаешь, Йохевед, – сказала она на идише, назвав его тетиным именем из прежней страны. – Я тебе с первого дня говорила: не нравится мне этот корабль. Я же говорила?
– Прости, – по-английски ответил Джо.
Бабуся кивнула и встала с унитаза. Ни слова не сказав, выключила свет и зашаркала прочь. Джо домылся в темноте.
Когда он разогрел себя до безудержного приступа рыданий, тетя завернула его в банный халат, который некогда принадлежал отцу Сэмми, и отвела в прежнюю спальню сына.
– Ничего, – сказала она. – Ничего.
Приложила сухую ладонь к его щеке и держала, пока он не перестал плакать, а потом – пока он не перестал трястись, а потом – пока не выровнялось сбивчивое дыхание. Он застыл и шмыгал носом. Ладонь на его щеке была прохладна, как кирпич.
Джо проснулся через несколько часов. За окном по-прежнему ночь – ни намека на утро. Ныли суставы, ныло в груди, ныло в легких, все горело, будто он наглотался дыма или яда. Он был пуст и раздавлен и совсем не мог плакать.
– Она едет, – сказала тетя. Она стояла в дверях, обрисованная бледно-голубым светом лампы над раковиной. – Я ей позвонила. Она от страха чуть не рехнулась.
Джо сел, и потер лицо, и кивнул. Он не хотел ни Розы, ни Сэмми, ни тети, ни родителей – ни единой души, что любыми узами памяти, или любви, или крови могла привязать его к Томашу. Но он так устал, что противиться не мог, и вдобавок все равно не знал, что делать. Тетя откопала ему какие-то старые тряпки, и при свете кухонного северного сияния он быстро оделся. Одежда мала, зато суха – пока сойдет, потом он переоденется. В ожидании Розы тетя сварила еще кофе, и они сидели в тишине, глотая из чашек. Миновало три четверти часа, и с почти незримой воздушной дрожью голубого света снизу прогудел клаксон. Джо ополоснул чашку, поставил на сушилку, вытер руки полотенцем и на прощание поцеловал тетю.
Этель кинулась к окну и успела увидеть, как из такси вышла девушка. Она обхватила Джо руками, и он долго-долго ее обнимал, и Этель с поразительной остротой пожалела, что не заключила племянника в объятия сама. В эту минуту ей почудилось, будто ошибки хуже она в жизни не совершала. Она посмотрела, как Джо и Роза залезают в такси и уезжают. Затем села в кресло с веселеньким узором из ананасов и бананов и закрыла лицо руками.
17
Джо и Роза заползли в ее постель в половине седьмого утра, и Роза цеплялась за него, пока он не уснул, – она лежала, и между ними рос неведомый таинственный плод их любви. Затем Роза тоже уснула. Пробудилась она в третьем часу дня, и Джо не было. Она проверила в ванной, затем спустилась в черную кухню – там стоял отец с весьма загадочным лицом.
– Где Джо? – спросила Роза.
– Уехал.
– Уехал? Куда уехал?
– Ну, он что-то сказал насчет записаться во флот, – ответил отец. – Но вряд ли это ему удастся до завтра.
– Во флот? Что ты несешь?
И вот так Роза узнала о нападении на военно-морскую базу в Пёрл-Харборе. По словам отца, весьма вероятно, Соединенные Штаты вскорости тоже начнут воевать с Германией. На это и делал ставку Джо.
Дверной звонок пропел свою диковатую мелодию – самую короткую композицию Реймонда Скотта «Фанфары коммивояжеру с расческами». Роза кинулась к двери – наверняка Джо. Пришел Сэмми; он, похоже, успел подраться. На щеке ссадины, над глазом порез. Он что, дрался с Бейконом? Роза помнила, что сегодня Сэмми должен был уехать с другом в Лос-Анджелес, – она и Джо собирались на вокзал их провожать. Парни что, поссорились? Бейкон – громадина, такие бывают опасны, но в голове не укладывается, что Бейкон мог тронуть Сэмми хоть пальцем. На плече у Сэмми, на правом рукаве, торчал обтрепанный шов.
– У тебя рубашка порвалась, – сказала Роза.
– Ну да, – ответил он. – Это я порвал. Так положено, когда ты… ну. Скорбишь.
У Розы сохранилось смутное воспоминание о таком обычае с давних похорон двоюродного деда. Овдовевшая двоюродная бабка еще занавесила зеркала кухонными полотенцами, и в доме было страшновато – его как будто ослепили.
– Хочешь зайти? – спросила Роза. – Джо нет.
– Не особо, – сказал Сэмми. – Да, я знаю. Я его видел.
– Ты его видел?
– Он заходил за вещами. Он меня как бы разбудил. У меня как бы выдалась непростая ночь.
– Так, – сказала Роза, различив странную ноту в его голосе. Цапнула старый отцовский свитер с вешалки, завернулась в него и вышла во двор. Холодный воздух был приятен. В мыслях отчасти наступил порядок. – Ты как? – спросила Роза. Она заметила, как он вздрогнул, когда она его коснулась, будто у него рука больная или плечо. – Что у тебя с рукой?
– Да ничего. Поранился.
– Как?
– В футбол на пляже играл – а ты как думала?
Они сели рядышком на каменном крыльце.
– Где он сейчас?
– Не знаю. Его нет. Ушел.
– А ты что тут делаешь? – спросила она. – Тебе же надо на поезд в Голливуд? А где Бейкон?
– Я ему сказал, пусть едет без меня.
– Да?
Сэмми пожал плечами:
– Я не то чтобы хотел… не знаю. Меня, по-моему, слегка занесло.
В то утро Сэмми попрощался с Трейси Бейконом на Пенсильванском вокзале, в купе «Бродвейского пассажирского», забронированном на них обоих.
– Я не понимаю, – сказал Бейкон.
В тесноте купе первого класса оба вели себя нескладно и неуклюже – двое мужчин, один изо всех сил старается не прикасаться к другому, другой каждым своим жестом, каждым движением уклоняется от прикосновения, – и это тщательное соблюдение заряженной и переменчивой дистанции было само по себе как некий гнетущий контакт.
– Тебя ведь даже не задержали. Адвокаты Джимми все это заметут под ковер.
Сэмми потряс головой. Они сидели друг напротив друга на мягких полках, которые вечером где-то в районе Фостории разложили бы в пару кроватей.
– Я просто больше не могу, Бейк, – сказал Сэмми. – Я… не хочу быть таким.
– У тебя нет выбора.
– Мне кажется, есть.
Тут Бейкон вскочил, и пересек разделявшие их три фута, и сел рядом с Сэмми.
– Я тебе не верю, – сказал Бейкон, потянувшись к его руке. – Мы с тобой – это не вопрос выбора. Тут ничего не изменишь.
