– Как это – потеряла? – жалобно спросила Лиля.
– Война была страшная, – объяснила Тася, не сводя с нее глаз. – Понимаешь?
Лиля жалобно поморгала:
– Но ты же ее найдешь?..
Тася кивнула, слабо улыбаясь:
– Ну конечно. Обязательно найду. Слышишь?
И прижала к губам Лилину ладошку.
Лиля засмущалась, вырвала руку, обняла Тасю.
Говоров закрыл глаза, так больно было смотреть на них, обнявшихся…
Что может быть проще – сказать правду?! И нет ничего сложней!
Он молча вышел из кухни.
* * *
Черный раструб репродуктора, казалось, был затянут траурным крепом. И слова из него раздавались траурные и страшные, как сама смерть!
– Дорогие товарищи и друзья! Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза извещает, что пятого марта в девять часов пятьдесят минут вечера после тяжелой болезни скончался Иосиф Виссарионович Сталин…
Голос диктора разносился над страной. Заводы прекращали работу, школы целыми классами выходили на улицу, прохожие замирали на улицах, ревели поезда и гудели машины.
Страна оторопела. Растерялась. Пришла в ужас!
– Наш вождь умер! – с криком влетела в дом Лиля. Швырнула портфель не глядя, куда попало: – Сталин умер, Тася! Сталин умер!..
В голосе ее было такое отчаяние, что Тася, стоявшая на подоконнике и вешавшая выстиранную тюль, выпустила ее облаком из рук и растерянно уставилась на дочь.
А Лиля уже ринулась на кухню:
– Варвара! Варвара! Сталин умер!
Та выронила тарелку и плюхнулась на стул:
– Ой! Батюшки! Батюшки…
Обняла Лилю и расплакалась.
Прибежала Тася, включила радио:
– Перестало биться сердце соратника и гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя Коммунистической партии и советского народа, Иосифа Виссарионовича Сталина…
– Ох… ох… – мучительно стонала Варвара.
* * *
Михаил Иванович лежал на диване, рядом сидел Евсей Ильич в белом докторском халате. С некоторых пор он, стараниями Говорова, был переведен из госпиталя в поликлинику для партработников. Ну и, понятно, именно ему позвонила перепуганная Варвара: мол, приступ у Михаила Ивановича, сильнейший приступ!
– Опасный криз был, – сказал Евсей Ильич. – Беречь себя надо, уважаемый!
– Беречь, – слабо усмехнулся Говоров. – Не каждый день такие события происходят!
– Благодарите Варвару за то, что вовремя дала лекарство, – сказал Евсей Ильич.
Говоров рассеянно кивнул.
Добродушный сосед убежден, что Михаила Ивановича подкосило известие о смерти Сталина.
Ничего удивительного! «Скорых» не хватало, чтобы оказать помощь всем, кого свалили сердечные приступы или гипертонические кризы при таком страшном известии.
Вот только Говорова свалила не эта весть. Он был слишком измучен происшествиями последних дней, которые бросали его то в жар, то в холод.
Арестуют его? Нет? Выдаст его Полищук? Не выдаст? Что будет с семьей?..
Хотя, впрочем, очень может быть, что известие о смерти Иосифа Виссарионовича стало как раз той соломинкой, которая сломала спину верблюда… По-разному можно к Сталину относиться в глубине души, даже ненавидеть за то, что держал страну в железном кулаке, однако вот разжался этот кулак – и первым чувством стало не облегчение, а неуверенность. Все как бы зашаталось, и неизвестно, придет ли снова в порядок. И кто этот порядок будет наводить?!
Хорошо хоть, Егорыч вернулся из Москвы – вернулся с добрым известием. Письмо он передал!
Беспокойство за него тоже добавило рубцов на сердце и седых волос Говорову. Ведь не оставляла мысль: а вдруг он послал фронтового товарища на смерть? Егорыча могли схватить, арестовать при попытке передать письмо… И кончилось бы это плохо не только для него, но и для самого Говорова. Не думать об этом было невозможно!
Евсей Ильич талдычит – беречь, мол, себя надо. Рад бы, да жизнь не дает!
Тем временем Егорыч сидел на кухне и, не обращая внимания на разносолы, которые подсовывала ему Варвара, наливался рябиновой настойкой.
Варвара поглядывала на него с беспокойством. Настойка хоть и домашняя, но все же крепкая. А Егорыч опрокидывает ее стаканами, как воду. И не закусывает! И такие страшные вещи говорит про похороны товарища Сталина… А у самого слезы на глазах:
– Ты даже не представляешь, какая же там жуткая давка была. Ужас! Не передать!
Варваре не хотелось про это слушать. Мало они тут страхов натерпелись? Только-только все успокаиваться стали. Конечно, горюют о товарище Сталине, но горевать о вожде надо с почтением, с торжественной печалью, а Егорыч такое несет…
Она обрадовалась, когда на кухню вбежала Лиля:
– Няня, дай попить!
Может, при ней Егорыч уймется?
Нет, не унимается!
– Народу-то! Со всех краев съехалось – тьма! – с любимым вождем попрощаться. Вот и…
Он опрокинул очередной стакан и грохнул кулаком о стол.
– Егорыч, – подошла к нему Лиля, – а ты что, самого Сталина видел?
– Да какое там! – отмахнулся он. – Меня вон самого в стену так впечатали, что ребра до сих пор ноют.
– Бедный Егорыч… – ласково пробормотала Лиля и потихоньку пошла из кухни.
– Это что, – хрипло проговорил он. – У меня на глазах человека насмерть затоптали!
Лиля испуганно замерла, недоверчиво глядя на Егорыча.
– В двух шагах от меня был! Эх!
Варвара спохватилась. Незачем такое ребенку знать!
– Лилечка, иди, иди погуляй! Не слушай его!
Девочка с явным облегчением выбежала из кухни.
Егорыч этого даже не заметил.
– А опосля их, знаешь, в грузовики, в кузова покидали, вот так вот, будто кули какие, – он пренебрежительно взмахнул руками, – и из Москвы, из Москвы, из Москвы! А там…
Он снова махнул рукой, да так, что Варваре еще страшней стало.
Не хотела она про такое слышать! Не хотела про такое знать!
– Пьяненький ты, Егорыч, – рассердилась она, видя, как тот опять наливает настойку в стакан. – Чепуху какую-то несешь! По радио и в газетах про это ничего не было!
– Дурища ты темная! – поднялся Егорыч, гневно глядя на Варвару. – Я сказал, как оно на самом деле было! А ты хочешь верь, хочешь… Только я за них, за сердешных, не чокаясь!
И выпил до дна.
Рухнул на табуретку.
Варвара торопливо придвигала ему тарелку за тарелкой, но Егорыч словно не видел. Сидел понурясь, сам точно бы полумертвый.
