Потом была Анталия — песок, море, жара, мартини и много секса.
А потом медовый месяц офиналился, и Байрам повез Алиску домой — в ту самую возле-альдебарана — под диербакыром деревушку.
Турецкие деревушки — отдельная мелодия. Мелодия заунывная, тоскливая, русскому уху не привычная. Случаются такие жутенькие места, где до сих пор нет освещения и где женщины полощут белье в горных реках. Где дети зимой бегают босиком по снегу и не знают, как лепить снеговика, потому что снеговик это уже почти изображение человека, что есть великий грех. Бывают деревни менее жуткие. Там в кособоких мазанках старушки перебирают шерсть или лущат фисташки, а девушки похожи на козочек и даже умеют читать. Бывают деревни как бы села… И там все в порядке и со школами, и телевизор ловит все каналы, так что по вечерам старики могут смотреть на какие-нибудь МТВишные страсти и плеваться от омерзения. Я плохо знаю турецкую провинцию, совсем недостаточно для того, чтобы подробно описать, что там и как. Знания мои больше киношные и случайно подслушанные, но, в любом случае, для этой истории достаточные.
Вот, например, я точно представляю, в какую дырищу попала наша Алиса. В очень даже симпатичную турецкую дырищу с нехилым рынком-пазаром, с начальной школой и поликлиникой на одного врача-энтузиаста и пару фельдшеров. Горсть мечетей и мужские кафе в количестве четырех штук… Полтора баккала и настоящая кондитерская… Там даже имелся какой-то клуб, куда девицы ходили по утрам на курсы домоводства, а парни толпились по вечерам перед старенькими компами, чтобы добраться до Интернета. Да. Райцентр (Алиска сказала название — я забыла) находился где-то в получасе езды на машине, что означало почти цивилизацию. В райцентре (ужас, ужас) существовал настоящий бар, где подавали пиво. Эта юдоль разврата посещалась крайне редко и только мужчинами. В самой деревушке спиртного не водилось в принципе. Поэтому Байрам прихватил с собой пару бутылок Ракы и ящик Эфеса, и с помпой, а также с молодой женой въехал в родную деревню…
Пялиться на русскую красавицу выперлось все население, включая младенцев и парализованных старух. Алиса гордо вывалила из машины ляжки, обтянутые стретчами, а затем вынесла на улицу свой четвертый размер, предварительно укутанный Байрамом в шарф. «Ооооаххх», — зашевелилась толпа. Даже максимально завернутая в тряпье Алиса была нестерпимо хороша. И белые косы на голове — как корона (кстати, в турецком белые волосы означает седые волосы, а вот для блондинок употребляется термин желтоволосая). Наша желтоволосая Алиса плыла под пристальными взглядами соседей и ощущала себя богиней… Ага… А кем еще она могла себя ощущать, когда все остальные женщины были плотно упакованы в чаршафы (все помнят, что чаршаф — это хиджаб?) угольного цвета.
Впрочем, царствование Алискино завершилось минут через десять, когда Байрамов батюшка — лысый, бровастый и злой, швырнул через порог черную тряпку.
— Теперь так ходить будешь, — рявкнул Байрам и проследил за тем, чтоб жена правильно нацепила бесформенный балахон. — У нас тут женщина скромный, неблять. Ты теперь тоже неблять.
Вообще, я полагаю, что Байрам вот в это «блять-неблять» ничего обидного вовсе не вкладывал. Просто у него была такая гибкая философия, основанная на восточном менталитете и двух основных понятиях: блять и неблять. В Москве, в Стамбуле, и даже в Анталии Байрамов менталитет прогибался под объективную реальность, поэтому парадигма «блять-неблять» была несколько иной. А здесь, в родной деревне, парадигму устанавливал отец и молла…
Короче, Алиска повыступала, словила в лоб и пошла знакомиться с родней (в режиме «блять» родня с ней знакомиться отказалась). В режиме «неблять» все прошло даже очень симпатично, Алиске разрешили перецеловать старикам руки, перелобзать женщинам щеки и перегладить макушки многочисленных детей.
— Благославляю. Иншаллах будет вам счастье. — Произнес сакральную формулу Байрамов батюшка и сообщил, что вечером прибудет ходжа, дабы Байрама с Алиской обрачевать уже на небесах, а не по шейтановым законам.
После брачевания Алиске наконец-то дозволили остаться с Байрамом наедине, и они отожгли как следует. Оказалось, что брачевание на небесах очень даже способствует отжогу. Уже после факта отжога Байрам лениво погромыхал тазом с водой и пояснил ошарашенной Алиске, что положено совершать пост-омовение, а если таковое не совершить — небеса огорчатся. Омовения, однако, Байрам не совершил, но тазом усиленно потренькал… «На небесах, может, и не услышат, а мать с отцом успокоятся, что все по правилам», — еще раз пояснил Байрам туповатой Алиске…
С утра Алиске вручили пылесос и определили зону применения. Она, кстати, очень радостно включилась в помывку и попылесоску дома. Ей хотелось побыстрее стать своей. Пока она драила окна под надзором свекрови, Байрам куда-то свинтил.
— Мужчинам мужская работа, — пояснила свекровь, и Алиска, поковырявшись в разговорнике, даже поняла, о чем речь.
На мужской работе Байрам околачивался до полуночи. Алиска даже утомилась шарить по разговорнику и пояснять соседкам, что она — Алиска — хорошая, и не ест свинины. Ночью приперся Байрам, погромыхал тазиком и сообщил жене, что завтра они переезжают в другой дом.
— Большой дом будет. Ты — хозяйка.
Алиска радостно прижималась к рыжей волосатой груди и мечтала о холодильнике фирмы «Бош» — свой-то они оставили в Москве.
* * *
А наутро Алиску вместе с чемоданами погрузили на переднее сиденье. Только устроившись внутри и разложив уже привычный чаршаф на коленях, чтоб не мялся, Алиска обнаружила в машине троих незнакомцев. Сзади робко моргала молоденькая турчанка, также, как и Алиска, замотанная в черное тряпье. Правда, турчаночка была раза в четыре миниатюрнее, чем Алиска, поэтому ее было как-то трудно заметить. Зато двух бойких пацанов заметить оказалось куда как проще. Особенно после того, как старший, ни с того ни с сего, вцепился в Алискину бошку и начал тянуть за чаршаф, и за платок под чаршафом, и за желтые Алискины волосы.
— Аааа… Ачумели… — заорала Алиска по-русски, но тут за руль втиснулся Байрам, рыкнул и навел идеальный порядок и тишину.
— Кто они? — шепотом спросила Алиска своего спасителя.
— Жена моя и два сына. Ага… — Байрам повернул ключ, и машинка зарычала, заглушив Алискин «обана ситуевина».
— А я! Я кто? — Алиска бегала по пустому дому и картинно лупила себя кулаком в четвертый размер.
— Ты тоже жена. Любимый. А она — жена-так-папа-мама-хотел. Давно, — оправдывался Байрам. Он чувствовал за собой вину и поэтому даже не размахивал руками. Собственно, сабж спора притулился на узлах в уголке и зыркал любопытными глазищами. Дети шныряли по комнатам, что-то громко лопоча.
— Папа сказал. Мужчина может два жена. Или не мужчина…
Вообще-то мужчина может и три жена, и пять жена, и двадцать пять — главное, тазиком побренькать, но Алиска об этом не думала. Алиска охреневала. Она пыталась что-то уяснить, но что-то выскакивало и убегало прочь, точно чашки на чаепитии у мартовского зайца.
