– И что ты сделал?
Вольта закрыл глаза, и его слова прозвучали как ужасный стон:
– Я уничтожил их. Всех до одного.
Затем он раскрыл ладонь и Роуэн увидел маленький окровавленный камертон. Камертон упал на землю и выдал негромкий атональный звук.
– Кто мы такие, Роуэн? Кто мы такие, черт бы нас побрал? Разве мы имеем право делать то, что мы делаем?
– Не имеем. И не имели. Годдард – не жнец, он убийца. У него есть кольцо, есть лицензия, но он не жнец. Он – убийца, и его нужно остановить. И мы найдем способ сделать это – мы вдвоем!
Но Вольта покачал головой и посмотрел на кровь, лужицами блестящую в его ладонях.
– Все кончено, – вновь сказал он.
Потом глубоко судорожно вздохнул и повторил тихо и убийственно спокойно:
– Все кончено, и я очень рад.
Только теперь Роуэн понял, что кровь на ладонях Вольты принадлежала не его жертвам. Она текла из глубоких надрезов на его собственных запястьях. Вольта сам порезал себе вены, с определенным, явным намерением.
– Нет, Алессандро! Нет! Мы вызовем медицинский дрон. Еще не поздно!
Но они оба знали, что это не так.
– Самоубийство – последнее убежище жнеца, и ты его у меня не отнимешь, Роуэн. Даже не пытайся.
Кровь его была повсюду, кровь пятнами лежала на снегу. Роуэн рыдал – никогда он не чувствовал себя столь беспомощным.
– Как же так, Алессандро… как же так?
– Мое имя – Шол Добсон. Зови меня так, Роуэн, прошу тебя.
Из-за слез Роуэн был едва способен говорить:
– Мне будет трудно без тебя, Шол Добсон.
Вольта приник к Роуэну. Голова его беспомощно свисала, голос слабел.
– Обещай, что ты будешь лучшим жнецом, чем я, – прошептал он.
– Обещаю, Шол.
– И тогда, может быть…
Но, что бы Вольта ни хотел сказать, смерть унесла его последние слова. Голова его упала на плечо Роуэна, в то время как крики ужаса и отчаяния все еще звучали в морозном воздухе.
Каждый день я молюсь – так, как это делали мои предки. Сначала богов было много, но они доказали свое несовершенство, и их заменил один бог – жестокий и страшный. Ему на смену пришел бог любви и всепрощения. Но и его отправили в отставку, после чего люди стали молиться некой безликой силе, не имевшей имени.
Но кому должны молиться бессмертные? У меня нет ответа на этот вопрос, но я все равно адресую свою молитву пустоте, надеясь, что она проникнет за границы времени и пространства и найдет нечто, спрятанное глубже, чем самые глубокие тайны моей души. Я прошу совета. Я прошу мужества. И умоляю – о, как искренни мои мольбы! – умоляю никогда и ни при каких обстоятельствах не дать мне утратить мою человечность. Чтобы, неся людям смерть, я не счел это делом нормальным. Обычным до банальности.
Я желаю всем нам не мира, не удобства и не радости. Я желаю, чтобы со смертью любого человека что-то умирало и внутри каждого из нас. Ибо только боль сострадания позволяет нам оставаться людьми. И никакой бог не поможет нам, если мы лишимся этой способности.
Из журнала жнеца Фарадея.
Глава 36
Тринадцатый
В часовне монастыря Годдард завершал свое страшное дело. Крики снаружи начали ослабевать – Рэнд и Хомский заканчивали свою часть работы. На той стороне внутреннего дворика пылало здание. Дым, мешаясь с холодным воздухом, проникал в разбитые окна часовни. Годдард стоял у алтаря, прямо напротив сияющей вилки камертона и каменной лохани с водой.
В часовне оставался лишь один тоновик. Это был старый лысеющий человек в точно такой же одежде, какая была на разбросанных повсюду мертвых телах. Одной рукой Годдард держал старика за руку, в другой держал обагренный кровью меч. Оглянувшись, он увидел Роуэна и улыбнулся.
– А, Роуэн! – воскликнул Годдард. – Ты как раз вовремя. Я оставил викария для тебя.
Викарий смотрел на них скорее с презрением, чем со страхом.
– То, что вы сделали, – сказал он, – только послужит нашему делу. Свидетельства мучеников более искренни, чем свидетельства живых.
– Мучеников? Мучеников во имя чего?
Годдард усмехнулся и хлопнул мечом плашмя по камертону:
– Во имя этой чепухи? Я бы рассмеялся, если бы мне не было так противно.
Роуэн подошел ближе, не обращая внимания на лежащие вокруг тела и не сводя взгляда с Годдарда.
– Отпустите его, – сказал он.
– Почему? Ты предпочитаешь движущуюся мишень?
– Я предпочитаю не иметь мишени.
Жнец Годдард понял. Он усмехнулся, словно Роуэн сказал нечто изысканно-оригинальное.
– Наш юноша чем-то недоволен? – спросил он.
– Вольта мертв, – сказал Роуэн.
Веселое выражение сползло с лица Годдарда, но не до конца.
– На него напали тоновики? Они за это дорого заплатят.
– Они ни при чем.
Роуэн даже не пытался скрыть своей враждебности.
– Он убил себя.
Годдард молчал. Викарий дергался, пытаясь освободиться от захвата, и Годдард с размаху треснул его о каменную лохань – удар был сильным и вполне мог бы вышибить дух из старика. Тот бессильно сполз на пол.
– Вольта был самым слабым из нас, – сказал Годдард. – И я не слишком удивлен его самоубийством. Как только ты примешь посвящение, я с удовольствием возьму тебя на его место.
– Нет!
Годдард принялся внимательно изучать Роуэна. Читать его душу. Он словно вполз в нее, нарушив границы личности юноши, которого изучал. Роуэн чувствовал: Годдард сидит у него в голове, даже глубже – в душе. И Роуэн понятия не имел, как выставить его оттуда.
– Я знаю, вы были близки с Алессандро, – сказал Годдард. – Но он совсем не такой, как ты, поверь мне, Роуэн. В нем не было твоего голода. А в тебе есть. Я вижу это по твоим глазам. Видел, когда ты тренировался. Ты жил каждым моментом тренировки. Каждый нанесенный тобой удар – это совершенство.
Роуэн почувствовал, что не может отвести от Годдарда глаз. Тот положил свой меч и протянул Роуэну руки, словно хотел принять его в свои объятья, объятья спасителя. Бриллианты на его мантии сверкали, словно далекие огни костров. Они завораживали.
– Нас могли назвать иначе, – сказал Годдард, – но отцы-основатели нарекли нас жнецами, потому что бессмертное человечество вручило нам свое самое острое оружие и поручило вести «жатву». Мы – оружие человечества, а ты, Роуэн, – самое острое оружие. Острое и точное. И когда ты наносишь удар, это великолепно! Неподражаемо!
– Прекратите! Это не так! – воскликнул Роуэн.
