Слуги заменили изуродованные чучела новыми. Какие же короткие у них жизни! Годдард забрал у Роуэна самурайский меч и вложил в его руки охотничий нож – более интимное орудие смерти.
– Это нож «боуи», который используют техасские жнецы, – сказал Годдард. – Попробуй получить удовольствие. В противном случае ты станешь просто машиной для убийства.
Каждый день был как две капли воды похож на остальные: утренняя пробежка со жнецом Рэнд, силовая гимнастика со жнецом Хомским, потом исключительно питательный завтрак, приготовленный шеф-поваром. После завтрака – изучение орудий и методов «жатвы» под руководством самого жнеца Годдарда. Лезвия, луки, метательные снаряды, собственное тело как инструмент смерти. Яды – только тогда, когда их можно было бы применить на острие лезвия.
– «Жатва» совершается, а не применяется, – объяснял Годдард. – Это волевое действо. Пассивное наблюдение за тем, как яд сам сделает свое дело, есть профанация нашего призвания.
Годдард постоянно впадал в этот пафос, и хотя Роуэн часто не соглашался со словами наставника, голоса протеста он не подавал. В каком-то смысле голос Годдарда стал модератором его сознания, критерием всего, о чем он думал. Роуэн не понимал, почему это происходит. И тем не менее Годдард словно засел в мозгу Роуэна, высказывая свои суждения по поводу буквально всего, что он делал.
После полудня Роуэн обычно уделял время тренировке сознания. Упражнения на укрепление памяти, игры для усиления остроты ума. Только перед ужином отводилось небольшое время для работы с книгами, но Роуэн обнаружил, что умственные упражнения помогают ему лучше усваивать то, что там написано, – без необходимости повторения.
– Чтобы произвести впечатление на конклав, ты должен до тошноты набить свою голову всей этой историей, биохимией, токсикологией, – проговорил Годдард, с отвращением махнув рукой. – Лично я всегда считал это бессмысленным, но ты должен порадовать как умников, так и прагматиков в сообществе жнецов.
– А вы кто? – спросил Роуэн. – Прагматик?
Ответил на вопрос Роуэна жнец Вольта.
– Жнец Годдард – визионер, – сказал он. – А это ставит его выше любого жнеца в Мидмерике. А может быть, и во всем мире.
Годдард спорить не стал.
Кроме всего прочего, вечеринки все продолжались. Они наваливались на поместье как волны цунами. Все останавливалось – даже учеба Роуэна. Он не имел никакого представления о том, кто их организовывал, откуда появлялись и куда исчезали участники празднеств; но они всегда являлись с едой, которой можно было бы накормить целую армию, и приносили с собой дух развлечений, не всегда пристойных.
Возможно, это было лишь игрой его воображения, но Роуэну казалось, что с каждой вечеринкой количество жнецов и знаменитостей, собиравшихся у Годдарда, увеличивалось по сравнению с тем, что он видел в первый раз.
Через три месяца очевидными стали изменения в физическом состоянии Роуэна, и он изучал их, проводя перед высоким зеркалом в спальне гораздо больше времени, чем следовало бы. Оформились брюшные и грудные мышцы. Словно ниоткуда появились бицепсы, а жнец Рэнд постоянно шлепала его по ягодицам, словно намекала – придет совершеннолетие, и она-то своего не упустит!
Наконец он научился вести журнал, где писал вещи почти глубокомысленные, хотя все это было чистым притворством. Он никогда не делился со своим журналом тем, что действительно чувствовал, так как знал – его «личный» журнал был совсем не личным, и жнец Годдард читал там все до последнего слова. Вот он и писал только то, что его наставник хотел там прочитать.
Хотя Роуэн и не забыл своей клятвы уступить кольцо жнеца Ситре, бывали моменты, когда он сознательно вытеснял воспоминание об этом и воображал, что произойдет, когда он станет жнецом. Будет ли он похож на Фарадея, или же образцом для него станет Годдард? Как ни пытался Роуэн отрицать это, но в подходе Годдарда к жизни и работе жнеца была железная логика. Какая из земных тварей презирает собственное существование и стыдится тех средств, с помощью которых обеспечивает свое выживание?
Мы порвали нить, связывающую нас с природой, когда победили смерть, – говорил жнец Фарадей, но разве это не может стать причиной тому, чтобы искать и вновь обрести нашу природу, на этот раз внутри собственного «я»? Если Роуэн начнет находить удовольствие в «жатве», будет ли это такой уж трагедией?
Эти мысли он держал при себе, но жнец Вольта умел читать их – если не подробно, то в общем плане.
– Тебя, насколько мне известно, пригласили в ученики, потому что у тебя были определенные качества, – сказал Вольта. – Как раз эти качества жнец Годдард и не ценит. Снисходительность и способность к сочувствию он считает слабостью. Но сейчас в тебе начинают просыпаться другие свойства. Ты, как я вижу, будешь жнецом совсем нового типа.
Из всех младших жнецов, составлявших окружение Годдарда, Вольта был Роуэну наиболее симпатичен. С ним Роуэн был связан больше, чем с другими, и воображал, что они могли бы стать друзьями, поскольку были равны.
– Помнишь, как больно мы тебя тогда избили? – спросил как-то Вольта ближе к вечеру, в полутьме класса тренировки сознания.
– Как это можно забыть?
– Тому было три причины, – сказал Вольта. – Во-первых, необходимо было восстановить в тебе память о боли, страх боли – ведь именно боль создала цивилизацию и заставила ее развиться настолько, чтобы она смогла найти средство победить смерть. Во-вторых, это был обряд инициации – нечто, чего так не хватает нашему миру, погрязшему в пассивной вялости. И третья причина, самая важная: способность к страданию освобождает в нас способность наслаждаться нашим существованием.
Роуэну все это показалось очередным набором банальностей, но Вольта был не такой, как Годдард. Он не поддавал пафоса ради самого пафоса, и в идеях его заключался некий смысл.
– В моей жизни было немало радостей и до того, как меня избили в мясо, – сказал Роуэн.
Вольта кивнул:
– Да, кое-что ты чувствовал. Но это была просто жалкая тень того, что могло бы быть. Не зная, что такое страдание, никогда не испытаешь истинной радости. Самое большее, что получишь – это некая приятность.
Роуэну было нечего возразить, потому что он сознавал правдивость слов Вольты. Существование его в целом было приятным. Единственное, на что он жаловался, так это на то, что все отодвигали его на задворки своей жизни. Но разве так происходит лишь с ним одним? Они живут в мире, где не имеет значения ничего из того, чем занято большинство населения. Выживание гарантировано. Доход гарантирован. Еды достаточно, а комфорт предоставлен каждому. «Гипероблако» учитывает нужды всех и каждого. А когда ты ни в чем не нуждаешься, разве жизнь твоя не приятна?
– Со временем ты все получишь и все узнаешь, – сказал Роуэну жнец Вольта. – Поскольку твои антиболевые наночастицы обнулились, это неизбежно.
Эсме продолжала оставаться для Роуэна загадкой. Иногда она спускалась и сидела вместе со всеми за столом, иногда оставалась у себя. Иногда Роуэн видел ее читающей в разных уголках особняка: она предпочитала проводить время с бумажными книгами еще из Века Смертных, которые владелец дома, вероятно, собирал до того, как передал свое имущество Годдарду. Что бы Эсме ни читала, она прятала это от Роуэна, словно смущалась его интереса.
