Возможно, это даже правда!
Они бродили по городу. Хотя Ситра ничего им и не сказала, они прошли мимо маленького домика, где она жила с Фарадеем и Роуэном. А потом – мимо маленькой станции, ближайшей к дому. И везде, где они бродили, Ситра делала семейное фото, стараясь встать как можно ближе к уличной камере.
В эмоциональном отношении день оказался утомительным. Ситра хотела остаться дома подольше, хотя в то же время не могла дождаться приезда жнеца Кюри. И на этот счет она решила не испытывать чувства вины. С нее вины уже достаточно, даже слишком. «Вина, – любил говорить жнец Фарадей, – глупая двоюродная сестра раскаяния».
Жнец Кюри не задавала Ситре вопросов по поводу ее визита родным, и Ситра была этим вполне довольна. Хотя сама и спросила свою наставницу кое о чем:
– Кто-нибудь зовет вас первым именем?
– Другие жнецы, из тех, с кем у меня дружеские отношения, зовут меня Мария.
– Мария… то есть Мария Кюри?
– Она была великая женщина. Придумала термин «радиоактивность», первая женщина – нобелевский лауреат, когда за такие вещи еще награждали.
– А как ваше действительное имя? С которым вы родились?
Жнец не торопилась с ответом. Наконец сказала:
– Никто из живущих не называет меня этим именем.
– А как же ваша семья? Они ведь еще живы. В конце концов, у них же у всех иммунитет!
Кюри вздохнула:
– Я не общалась с членами своей семьи больше ста лет.
Ситра подумала, что такая же судьба ждет и ее. Неужели все жнецы теряют связь со всеми, кого они когда-то знали? Со всем, что было в их жизни до того, как они были избраны?
– Сюзан, – сказала наконец Кюри. – Когда я была маленькой девочкой, меня звали Сюзан. Сюзи.
– Приятно познакомиться, Сюзан, – сказала Ситра, хотя ей и трудно было представить жнеца Кюри маленькой девочкой.
Вернувшись домой, Ситра загрузила в «Гипероблако» сделанные фотографии. Она не тревожилась по поводу того, что жнец увидит то, что она делает: все загружают свои фото, и в том не было ничего необычного, ничего подозрительного. Подозрительно было бы, если бы она этого не сделала.
Позже ночью, когда, как Ситра полагала, жнец Кюри уже уснула, она пробралась в кабинет, вышла в сеть и открыла свои фото, что было нетрудно сделать, так как они все были помечены. И нырнула в глубинное сознание «Гипероблака», следуя ссылкам, которыми она снабдила свои личные фото. Она вышла на изображения собственной семьи, потом на картинки семей, которые были в чем-то похожи на ее родных. Ситра ожидала, что так все и будет. Но там же находились ссылки на видео с уличных камер, установленных в тех самых местах. Именно это она и искала. Как только Ситра определила алгоритм, с помощью которого можно было отсортировывать ненужные изображения, полученные с уличных камер, в ее распоряжение поступил полный набор нужных ей картинок наблюдения. Конечно, перед ней простиралось огромное поле беспорядочно организованных файлов, но по крайней мере все они были видеозаписями с камер в местах, непосредственно примыкавших к дому жнеца Фарадея.
Ситра подгрузила изображение самого жнеца, чтобы выйти на видеоматериалы, где он фигурировал, но, как она и подозревала, ничего не получилось. Политика «Гипероблака» в отношении жнецов запрещала ему каким-либо образом отмечать их изображения. И все-таки Ситра весьма успешно сократила поле поиска с миллиарда файлов до считанных миллионов. Хотя отследить движения жнеца Фарадея в день его смерти было подобно поискам иголки в стогах сена, череда которых простирается до горизонта. И все-таки Ситра была полна решимости найти то, что искала – сколько бы времени ей на это ни потребовалось.
* * *
Сцены «жатвы» должны являть собой некое подобие иконы. Они обязаны запоминаться. Они должны нести в себе легендарную силу величайших битв Эпохи Смертных, весть о них должна передаваться из уст в уста, обеспечивая бессмертие, сходное с тем, коим наслаждаемся мы. Ведь мы, жнецы, для того и существуем. Чтобы воплощать связь настоящего с прошлым. С Веком Смертных. Да, большинство из живущих будет жить вечно, но некоторые, благодаря сообществу жнецов, уйдут. И почему бы для тех, кто станет жертвой жнеца, не устроить грандиозный прощальный спектакль?
Из журнала жнеца Кюри.
Глава 24
Профанация призвания
Оцепенелость. Да, именно это и чувствовал Роуэн. И если для его психического здоровья это было благоприятное обстоятельство, то для его души – нет.
– Всегда и во всем оставайся человеком, – говорил ему жнец Фарадей. – В противном случае ты превратишься в машину для убийств.
Слову «жатва» он предпочитал слово «убийство». Роуэн раньше не слишком задумывался об этом, но теперь он понял: там, где жнец теряет чувствительность, «жатва» заканчивается, и начинается убийство.
Вместе с тем оцепенелость была не худшим из возможных состояний. Это пытка, но пытка серым безразличием. Есть места и похуже. Например мрак, набросивший маску света и просвещенности. В этом месте безраздельно царила яркая голубизна, испещренная звездами бриллиантов.
– Нет! Нет, и еще раз нет! – распекал Роуэна жнец Годдард, когда тот упражнялся в нанесении ударов по набитым ватой чучелам самурайским мечом. – Ты так ничему и не научился.
Роуэн был в ярости, но умело скрывал это, – считал до десяти и только потом поворачивался лицом к Годдарду, который приближался к нему по газону, замусоренному пушистыми останками чучел.
– Что я делал не так на сей раз, Ваша честь?
Говорить «Ваша честь» Годдарду – это было явное издевательство над словом «честь», – Роуэн, казалось, выплевывал это словосочетание.
– Я одним ударом срубил головы пятерым, выпотрошил троих, а остальным вскрыл аорты. Если бы это были живые люди, все умерли бы мгновенно. Я сделал все так, как вы хотели.
– В том-то и проблема! – ответил жнец – Этого хотел я, а не ты. Где страсть, где напор? Ты нападаешь так, словно ты бот.
Роуэн вздохнул и убрал меч в ножны. Сейчас начнется лекция, а точнее – речь, потому что ничто жнец Годдард так не любил, как ораторствовать перед галеркой, даже если на галерке сидел всего один человек.
– Человеческое существо по природе своей – хищник, – начал жнец. – Да, наша природа была извращена гигиенизирующей силой цивилизации, но уничтожить ее полностью цивилизация оказалась не в состоянии. Приди же в объятия человеческой природы! Прильни к ее освежающей груди! Ты думаешь, вкус к «жатве» был нам изначально чужд, и мы приобрели его только постфактум? Нет. Охотничий инстинкт, радость убийства жила и живет в каждом из нас. Осознай их в себе, дай им волю, и тогда мир получит такого жнеца, которого он достоин!
Роуэн ненавидел ремесло жнеца, но в том, что его профессиональные навыки совершенствовались, было нечто самодостаточное, и удовлетворенность этим росла в нем независимо от того, что он думал по поводу жнечества. И он, скорее, ненавидел себя за то, что не находил в себе достаточного количества ненависти по отношению к этому ремеслу.
