– Ты ведь понимаешь, что в Век Смертных с тобой поступили бы совершенно иначе, – сказала жнец.
Жнец Кюри, когда вела машину, не отрывала взгляда от дороги, и Ситра пока не привыкла к этой ее странной привычке. Это ведь совсем не обязательно – машина сама могла бы привезти их к месту назначения, успешно миновав все препятствия и опасные повороты.
– Если бы это был Век Смертных, я бы так не поступила, – сказала Ситра уверенно, – потому что знала бы, что она не вернется. Это было бы похоже на «жатву».
– У них для этого деяния было особое слово. «Убийство».
Ситра хмыкнула. Старое слово, и такое забавное – какое-то скользкое.
– В те времена оно не было таким забавным, – покачала головой жнец.
Она ловко славировала, отвернув машину от бегущей по извилистой дороге белки, а потом, когда шоссе выпрямилось, улучила момент и быстро взглянула на Ситру.
– Таким образом, решение стать жнецом для тебя – это попытка искупления, – сказала она. – Теперь ты будешь обречена вечно отнимать чужие жизни в наказание за тот детский проступок.
– Я не устанавливала себе никакого наказания, – покачала Ситра головой.
– Ты так думаешь?
Ситра открыла было рот, чтобы ответить, но промолчала. А вдруг жнец Кюри права? Вдруг она приняла предложение стать учеником Фарадея потому, что подсознательно стремилась к тому, чтобы наказать себя за то совершенное преступление? Если так, то наказание получается слишком уж жестоким. Если бы ее тогда поймали или если бы она призналась сама, в качестве наказания ей грозило в худшем случае краткосрочное исключение из школы плюс штраф родителям, да еще суровый выговор. Но у этой истории были бы и положительные стороны – ее однокашники поостереглись бы впредь ее задирать.
– Разница между тобой и большинством людей, Ситра, – сказала жнец Кюри, – состоит в том, что любой другой сразу забыл бы об этом происшествии, как только Ронда вышла бы из центра. Жнец Фарадей что-то заметил в тебе и выбрал именно тебя – может быть, именно из-за груза совести, который на тебя давит.
И добавила:
– И этот груз позволил мне понять, что ты говорила неправду там, на конклаве.
– Странно, что «Гипероблако» не видело, как я толкнула Ронду, – сказала Ситра.
И жнец Кюри сказала нечто, что вызвало в сознании Ситры изменившую все вокруг цепную реакцию.
– Я уверена, оно все видело, – сказала Кюри. – Оно вообще все видит – у него ведь повсюду камеры. Но думаю, оно само решает, на какое нарушение стоит обращать внимание, а на какое нет.
«Гипероблако» видит почти все.
В его памяти записаны сведения обо всех действиях и взаимодействиях людей с того самого момента, когда оно начало осознавать себя как разум. Но в отличие от времен Века Смертных сейчас это знание используется правильно. Когда «Гипероблако» было всего-навсего «облаком» и сознанием не обладало, преступники, как и различные организации, легко проникали в базы данных относительно частных дел разных людей и использовали эту информацию, что было противозаконно. Сейчас каждый школьник знает, что злоупотребление информацией едва не привело к гибели нашей цивилизации, – пока «Гипероблако» не взяло все в свои руки. Люди ждали этого. Люди предвещали: человечество, попав под власть бездушной машины, погибнет. Но оказалось, что у машины душа много чище, чем у человека.
Оно смотрело на мир через миллион глаз и слушало его посредством миллиона ушей. Оно действовало, или предпочитало бездействовать, но всегда знало и понимало, что происходит.
А это означает, что где-то в его памяти записаны все движения и поступки, совершенные жнецом Фарадеем в день, когда оборвалась его жизнь.
Ситра знала – проследить за этим практически невозможно, но что, если смерть Фарадея не была следствием его собственных действий? Вдруг его толкнули под поезд, как Ситра много лет назад толкнула под грузовик Ронду? Теперь это вряд ли кто-нибудь назвал бы детским проступком – в силу его преднамеренности. Но вдруг смерть Фарадея была – если использовать слово, произнесенное жнецом Кюри, – убийством?
Будучи молодым человеком, я неизменно испытывал удивление от глупости и лицемерия Века Смертных. В те времена столь важное дело, каким является прерывание человеческой жизни, считалось самым ужасным преступлением. Какая нелепость! То, что ныне полагается высшим проявлением человечности, тогда было объявлено худшим из зол. Какими узколобыми и лицемерными были люди Эпохи Смертных – презирая убийц, они боготворили природу, которая в те дни забирала все жизни, которые производила. Природа полагала, что, рождаясь, человек автоматически подписывал себе смертный приговор, и этот приговор исполнялся с жестокой неизбежностью.
Мы изменили этот порядок.
Мы стали сильнее природы.
По этой причине жнецов следует любить как величественный горный пейзаж, почитать как лес, состоящий из ценных древесных пород, и уважать как приближающийся ураган.
Из журнала жнеца Годдарда.
Глава 20
Почетный гость
Я умру.
Роуэн принялся повторять эти слова про себя как мантру, надеясь, что так ему будет легче переварить их содержание. Но все равно ни на шаг не приблизился к тому, чтобы принять их. Даже при том, что они теперь учатся у других жнецов, приговор, прозвучавший на конклаве, должен быть исполнен. В конце срока ученичества он должен будет убить Ситру, или же она убьет его. Слишком пикантный вкус был у этой маленькой драмы, чтобы жнецы захотели отказаться от наслаждения ее финалом, – даже если теперь они не являются учениками Фарадея. Роуэн знал – он не сможет убить Ситру. И единственный способ избежать этого – не участвовать в состязании, заниматься так плохо, чтобы на последнем конклаве они выбрали Ситру и вручили ей кольцо жнеца. И тогда ее первым почетным заданием станет лишить жизни Роуэна. Он верил, что она сделает это быстро, и в этом проявится ее милосердие. Главное, чтобы никто не заподозрил его в том, что он саботирует учебу. Нужно сделать вид, будто он готовится изо всех сил. И никто не должен ничего знать о его истинных намерениях. Такова главная задача.
Я умру.
До того самого фатального дня, когда он вошел в кабинет директора вслед на Колом Уитлоком, Роуэн не сталкивался ни с кем, кто либо умер, либо должен был вскоре умереть. Слухи о жатве всегда доходили до него через нескольких посредников. Скажем, погибал родственник какого-то человека, который был знаком с его, Роуэна, знакомым. Но за эти четыре месяца он, принимая пусть пассивное участие в жатве, увидел десятки смертей.
Я умру.
Еще восемь месяцев. Он еще встретит свой семнадцатый день рождения, но не более. Хотя это будет его собственный выбор, мысль о том, что он станет просто статистической единицей в отчете жнеца, взбесила Роуэна. Вся его жизнь прошла напрасно. Человек-салат. Поначалу он считал это прозвище забавным, чем-то вроде знака отличия. Но теперь оно стало приговором. В жизни его не было и нет ничего существенного, и теперь она прервется. Не следовало принимать приглашения жнеца Фарадея и идти в его ученики. Нужно было продолжать жить своей ничем не примечательной жизнью, и тогда со временем он, может быть, совершил бы что-нибудь значительное.
