– Часто такое видел? – наклонил голову Дежнев.
– Часто.
– Много счастья имел?
– Много.
Гришка, слушая такое, дивился.
Всю жизнь живет князец внутри природы, перехитрит любого зверя, любую рыбу и птицу, а радуется – чисто ребенок. Рассуждает про многое, объясняет причину вещей, проникает в язык рыб и птиц, и каждого зверя, а при этом не хочет искать, где среди людей настоящая правда, а где такой правды нет. Все в мире принимает за правду, мир считает плоской сендухой. Горы, например, думает, есть только на краю сендухи. Правда, думает, есть еще особенный подземный мир, в котором собираются духи умерших. Когда у нас лето, там зима. И наоборот. Кто бедным попадет под землю, тот станет богатым, а кто был богатым, наоборот.
Дивясь, вспоминал уединенное зимовье.
Мороз. Свист в ночи. Потом Энканчан… На лбу иней…
– Где брат твой?
Князец не отвечал.
Кося одиноким глазом, трогал подвижными руками предметы странные для него и прельстительные: бронзовую пуговицу на кафтане, ременную пряжку, целиком выполненную из железа, тяжелый нож железный, с рукоятью, залитой оловом. Вот только что рассказывал о Кивающем, а на вопрос не ответил.
Убил брат лося, рассказал.
А сестра не послушалась предостережения старших и прибежала на место, где лежал поверженный зверь. Вздыхая, начала сметать с лося запорошивший его снежок. Так, сметавши снежок, глаза лосю открыла. Стала смотреть в черноту глаз. «Когда старший брат догнал лося, на сердце у зверя, наверное, худо сделалось, – подумала. – Наверное, плакать стал. Наверное, подумал: умру сейчас». Так пожалела зверя, а после этого всякая охота в сендухе кончилась. Самые лучшие охотники не могли добыть ни олешка, ни птицы. Начался большой голод. Призвали шамана.
«Пищи нет, тощими стали. Почему так?»
Шаман кости умерших над очагом качал. Шаман на кости над огнем смотрел.
«Одна девушка нарушила запрет, – сказал. – Одна молодая в глаза убитого лося долго смотрела».
Старшие спросили: «Что с этим сделаем?»
Шаман ответил: «Ну, убейте».
Убили девушку. Снова пошла охота в сендухе.
– Где брат твой, Чекчой?
Гришкин вопрос князцу не нравился. Отворачивался, отводил от Гришки видящий глаз.
– Почему зимой видел брата мертвым, а осенью живым?
Чекчой испуганно отводил глаз.
Один охотник решил перекочевать, рассказал. Позвал жену: «Разожги большой костер, а я шатер разберу, подготовлю к перекочевке».
Так сделали.
От костра дым пошел.
Такой густой, что охотник и жена прямо по дыму полезли вверх.
Очень высоко поднялись. Так высоко, что земля невидимой стала. «Если даже очень сильно захочешь вернуться, – сказал охотник, – все равно не оглядывайся». А жена оглянулась, ей грустно стало. Оглянулась и упала на землю.
– Чекчой, я брата твоего видел по разному. Почему?
Князец испуганно отворачивался. Давно было, рассказал, отворачиваясь. Когда земля была молодая. Тогда беременные женщины в ожидании родов смотрели на ясную Луну и ждали ответа, когда у них наступят роды. Один шаман вызвался сам пойти к Луне, чтобы узнать о точных сроках родов и принести женщинам хорошие вести.
Ушел.
Женщины ждут, не могут дождаться.
Потом видят: шаман светлой тенью подошел к Луне, а она от него убегает. Наверное, спешит к матери за ответом. А ответ такой: «Здесь шаману ходить нельзя. Хоть и шаман, все равно человек. Нельзя здесь ходить шаману». И еще добавила: «Но раз пришел, ладно. Пусть живет. Будет твоим мужем».
Теперь видно, как шаман крепко прижимается к Луне.
Если ночью смотреть на ясную Луну, все хорошо видно.
– Это Кивающий зажег огни? – не отставал Гришка.
Чекчой отворачивался. Косил испуганным глазом. Не хотел говорить про брата. Ведь, правда, странно: то как бы умрет Энканчан, то как бы встанет из мертвых.
Эек коптит.
Слабый огонек ползает по грядке мхов.
– Я сам видел, – упрямо твердил Лоскут. – Твой брат мертвый лежал. Мыши щеки объели.
Чекчой отворачивался.
Говорил свое, чтобы не слышать Гришку.
Вот Кивающий был. Из лука метко стрелял. Так забавлялся стрельбой, что ночью не спал. Старик чюхча, приемный отец, скажет: «Вон растет былинка. Попади в нее». Подаст специальную костяную стрелу. Кивающий натянет лук, выстрелит и разрежет былинку пополам.
Однажды встретили в сендухе врага – сердитого таньга, у рта мохнатого.
«Жалко, что ты ребенок», – сказал Кивающему старик.
«А что из того?»
«Не сможешь помочь мне».
«Я помогу».
«А мать что на это скажет?»
«Она хорошо скажет».
«Тогда садись поодаль, а я начну сражаться с таньга на копьях. Если устану, пустишь стрелу. Если устану, особенным образом посмотрю на тебя. Тогда старайся попасть в сердитого».
Сказав так, старик вступил в битву с таньга.
Долго бился. Сильно устал. Стал отходить к месту, где сидел Кивающий. Особенным образом посмотрел на мальчика. Тогда Кивающий вскочил и одной стрелой убил таньга.
– Где брат твой?
Чекчой отводил глаза.
– Нахомиани! Террак!
Из невнятных объяснений так поняли, что теперь вслух о Кивающем говорить нельзя. Не Кивающий он теперь, не Энканчан, не брат, даже не человек, – террак он! Как бы особое волшебство земли. Бегает по сендухе, длинные волосы развеваются. Увидит какого человека, страшно свистнет, чтобы напугать. Потом пускает стрелы. Имеет такую привычку стрелять без перерыва. Окончив запас стрел – убегает. А называть его вслух нельзя.
Дежнев и Гришка переглянулись.
Не сразу, исподволь, отвлекая Чекчоя на прельстительные для него вещи, разговорили, выпытали странное. Так поняли, что террак – это плохой человек. То есть, раньше был человеком. Был раньше хороший человек, а стал плохой. Жил раньше с людьми, теперь изгнан. Бегает босой по сендухе, громко свистит. Сядет на ледяном бугре, смотрит издали на человеческую урасу, принюхивается. Страстно думает про себя: что бы плохого сделать людям? Захочет, жирную рыбу тайно унесет с коптильни. А захочет, целиком обдерет молодого олешка, шкуру снимет, как мы снимаем шкуру с зайца. На себя напялит, в ней бегает, пока шкура не засохнет.
Было, испуганно объяснил Чекчой, князец Кеута поставил урасу на уединенной речке. Ночью проснулся от шума. Понял, в урасу летят камни. Вышел, погрозил копьем, отпугнул террака. Террак ведь живет один. Прячется от людей на гиблых болотах, по извилистым берегам рек, в уединенных пещерах. А то роет длинный подземный ход, как червь. И даже имеет для себя особенные каменные избушки. Хоспохахи, их так называют. Живет совсем один и помирает безвестно.
