Целый месяц иркутские казаки сидели в чешских вагонах как мыши под веником, боясь выдачи снующим повсеместно партизанам, – никто не мог понять, откуда их столько взялось!
Чешские поезда шли хаотичными рывками – день едем, два стоим – из-за полностью забитых их эшелонами железнодорожных путей. Станичники, как и другие русские, беженцы и военные, взятые в вагоны из сердобольности, всячески старались отплатить чехам за свое спасение, носили за них помои, тщательно мыли полы, убираясь за хозяевами, и, умываясь горькими слезами, чистили и скребли своих же лошадей, уже ставших чужой собственностью.
Вот так и двигались неспешно, пока под Тулуном их не обогнали отходящие по тракту белые войска. Вдоволь насмотревшись на длинную вереницу саней, на которых лежало больных больше, чем сидело здоровых, станичники призадумались. Присоединяться к гибнущей армии, да еще услышав о смерти главнокомандующего генерала Каппеля, никто из них не стал, все стремились поскорее добраться до родных станиц и там укрыться, переждать победоносное красное нашествие.
Через день на станции Зима их путешествие закончилось внезапно и враз, окончательно и бесповоротно, снова окунув всех казаков с головою в войну. Чехи буквально вытолкнули всех русских военных из вагонов взашей, но вежливо, оставив только женщин, детей, больных и стариков. Михаил Федорович даже не предполагал, что в чешских эшелонах ехало так много русских офицеров и солдат, среди которых разноцветьем голубого, желтого и алого отсвечивали казачьи лампасы. Он даже узнал генерал-майора Сибирского войска Волкова, еще бледного и худого после перенесенного тифа, но вполне выздоровевшего.
И вот тут выяснилась причина столь быстро закончившегося гостеприимства чехов. На станции все увидели тех самых белогвардейцев, что их недавно обогнали, но уже совершенно других, не заморенных и уставших, а преобразившихся радикально, полных боевого задора от одержанной здесь победы. И тут же попали под жесткие распоряжения воскресшего из мертвых генерал-лейтенанта Каппеля, что произвело на всех неизгладимое впечатление и заставило по-иному взглянуть на ситуацию.
За одни сутки иркутские казаки, попавшие под жестокую муштру, пришли в себя, снова стали вполне боеспособной частью. Теперь уже чехи с нескрываемым сожалением на лицах, чуть не плача, не только вернули все забранное в Канске у станичников, но добавили своих коней, пулеметы и десятки ящиков с патронами. И хотя около полусотни казаков выдернули и разослали в качестве проводников по другим частям, под командой Бычкова оказалось даже вдвое больше шашек.
К двум сотням иркутян добавили дивизион его родных оренбуржцев, такого же состава, укомплектовали при полке пулеметную команду с небольшим обозом и влили вторым полком в Енисейскую казачью бригаду генерал-майора Феофилова. Ее немедленно усилили Байкальским стрелковым полком, батальоном сибирских егерей, половина из которых передвигалась на реквизированных у местного населения лыжах, и двумя артиллерийскими батареями, жаль, неполными, из двух пушек каждая.
Сформированную всего за двое суток Ангарскую группу войск довели до численности в полторы тысячи штыков и тысячу шашек. Неимоверная сила по местным меркам, обеспеченная патронами и снарядами, была сегодня утром отправлена форсированным маршем на Балаганск. Войскам предстояло не только сбить с занятых позиций перед уездным городом партизанскую «дивизию», но и постараться разгромить ее целиком. И тем самым полностью очистить степное Приангарье от повстанцев и обеспечить безопасный проход по Ангаре войск Северной колонны генерал-майора Сукина, тоже, как и сам Бычков, оренбургского казака, обошедшей в начале января мятежный Красноярск.
«Ужо мы им теперь покажем, на всю жисть запомнят», – говорили между собой казаки, и полковник понимал и разделял их озлобление. А енисейцы, безжалостно изгнанные из своих станиц восставшими крестьянами, потерявшие практически все имущество, семьи и разграбленные хозяйства, вообще кипели самым праведным гневом и прямо-таки жаждали хорошо поквитаться с партизанами…
Олонки, западнее Иркутска,
командир Сибирской казачьей бригады
генерал-майор Волков
– Сотня! Пики к бою, шашки вон! Рысью, марш-марш!
Генерал-майор Волков слышал эту громкую, разом взрывающую душу любого казака команду к конной атаке лавой десятки раз за свою жизнь. Да и сам неоднократно и совсем недавно, и полного года еще не прошло, со звоном выхватывал стальной клинок из ножен и шел в атаку, в безжалостную рубку, давая шенкеля коню, пуская верного боевого товарища-казака в разгон, на смерть или победу.
Однако он сегодня не вел своих сибирцев в лаве – теперь не скрываясь, в полный рост Вячеслав Иванович стоял на поросшем кустарником пригорке, который с двух сторон обтекали и тут же стремительно разворачивались к атаке широким фронтом казачьи сотни. С кривой ухмылкой на лице генерал наблюдал развернувшуюся перед ним страшную, но привычную за годы гражданской войны картину…
Три месяца назад его, заболевшего тифом, казаки погрузили в санитарный поезд, уходящий с больными на восток. Про падение Омска ему сказали лишь за Красноярском, незадолго до переворота, устроенного местными эсерами и примкнувшим к ним начальником гарнизона генерал-майором Зиневичем. Вячеслав Иванович хоть и начал выздоравливать, но был еще слаб, чтобы передвигаться самостоятельно, когда переполненный ранеными и больными эшелон застыл на перегоне. Но верный адъютант и два ординарца-казака пошли к чехам, и те, хорошо зная казачьего генерала по совместным боям в 1918 году, охотно приняли его с женой и дочерью в свой классный вагон, отведя даже отдельное купе. Не забыли и сопровождавших его казаков, тем отвели места в теплушке, в которой вольготно ехали с немыслимым для войны комфортом лишь три чешских солдата. И почти месяц эшелон плелся от Енисея до Оки, а ведь эти самые семьсот верст до мировой войны поезда проходили за одни сутки.
Генерал в Зиме сошел с поезда, хотя был еще слаб – просто узнав подробности смерти генерала Каппеля и свершившегося потом чуда, сам не пожелал оставаться у чехов. И на станции он увидел родных сибирских казаков с алыми лампасами – вначале обрадовался, а потом сильно опечалился. Растянувшаяся на две тысячи верст тонкая линия станиц Сибирского войска дала в армию адмирала Колчака после поголовной мобилизации 18 тысяч казаков, одну десятую часть от всего казачьего населения – от грудных младенцев, женщин и стариков – немыслимый показатель поддержки белой власти. Но здесь, на станции Зима, прорвавшись через мятежный Красноярск, собралось лишь полторы тысячи станичников – 10-й казачий полк полковника Глебова почти в полном составе и 1-й сводно-казачий полк полковника Катанаева из четырех сотен, одна из которых была чисто офицерской. От него, давнего своего соратника, с которым они устроили 18 ноября 1918 года переворот в пользу адмирала Колчака, ставшего Верховным правителем России, он и узнал о трагедии, произошедшей с войском.
На Енисее казаки совершенно упали духом и потеряли веру в продолжение борьбы. Хуже того, офицеры войска сами предались унынию и не смогли не только приободрить станичников, но даже мешать красным агитаторам с их призывами кончать войну и расходиться по домам, к женам и детям. И дрогнули казаки – если на выбор предлагают два варианта, в одном из которых придется погибнуть за проигранное дело, а в другом вернуться к домашнему очагу и прижать к груди родных, то понятно, на чем остановится сломленный невзгодами человек.
