Как Хартлинг и рассчитывал, портупей-юнкеров освободили, но в собрание тут же ввели арестованных офицеров 2-го и 3-го батальонов. Из их коротких рассказов выяснилось следующее – почти всех взяли на квартирах, выломав двери. Только командир 5-й роты капитан Капусткин долго не сдавался, и когда стали ломать филенку, успел выстрелить два раза – в свою жену промахнулся, а себя смертельно ранил в голову.
Оказал сопротивление и полковник Боровиков, отличавшийся крепким телосложением, – услышав о волнениях в батальоне, он стал обходить роты. И тут на него набросились солдаты, пытаясь скрутить. Началась свалка. Дежурный офицер подпоручик Куминг начал расстреливать из револьвера нападавших. Выпустив барабан, он затем бежал в горы к радиостанции, которую, как все знали, охраняли японцы. Солдаты его преследовать не стали, да и стрелять тоже. Да и здесь оружием угрожали, но не применяли, да и вели себя корректно, не как сторонники Ленина.
Вот это окончательно успокоило подполковника Хартлинга. Он уверился, что расстреливать их никто не будет, да и под арестом долго держать не станут. Их изолировали, чтобы не помешали очередной переворот в городе произвести. Офицер усмехнулся: «Эти «товарищи» большевикам явно не товарищи. Скорее всего, эсеры устроили заматню, уж больно похожи методы. Но кто из интервентов им помог все это дело провернуть?»
Глава четвертая
29 января 1920 года
Восточнее станции Куйтун,
адъютант главнокомандующего
армиями Восточного фронта
полковник Вырыпаев
Возок, скрипевший полозьями, бросало из стороны в сторону, и Василий Осипович прилагал титанические усилия, чтобы его не кинуло на генерала Каппеля. Тот полулежал на овчинном тулупе, под который добрые селяне плотно набили душистого сена, и спал, накрытый с головою дохой. Вырыпаев минута за минутой вспоминал вчерашний день, самый счастливый в своей жизни, ибо впервые он стал очевидцем настоящего чуда, того самого, на чем держится человеческая вера.
– Отмолили…
Возок тряхнуло, полковник чуть не прикусил язык. И моментально решил, что и вслух больше о том говорить не будет, и даже про себя. Перед ним чередой проплыли бледные, ошеломленные лица офицеров штаба, когда он, поддерживая чуть ли не на весу, завел Владимира Оскаровича в теплый дом. Спустя минуту, которая ушла на то, чтобы повернуть колесики на керосиновых лампах, загоревшиеся фитили полностью осветили лицо воскресшего главкома. Потрясение оказалось настолько велико, что на секунду ему показалось, что проснувшиеся люди онемели, как древние греки, что узрели Горгону Медузу. Потом внезапно наступившая тишина взорвалась единодушным воплем.
Однако Василий Осипович опомнился и, несмотря на генеральские погоны на плечах некоторых штабных, двумя резкими командами от лица главкома навел тишину и порядок. С удивлением он мысленно отметил, что даже генерал Войцеховский, уже отдавший приказ номер один о своем вступлении в должность главнокомандующего в связи со смертью Каппеля, охотно подчинился. Причем у Сергея Николаевича на лице прямо-таки читалось нескрываемое облегчение, какое бывает у человека, внезапно скинувшего со своих плеч тяжкую гнетущую ношу.
На ведущего заутреню в церкви батюшку с горящими, как раскаленные уголья, истовой верой глазами смотрели не просто почтительно, а как на святого. Не то что в храме, на площади было не протолкнуться – в глазах рябило от разнообразной одежды, грязной у солдат и праздничной у местных жителей, – казалось, что у церкви собралось все село, от мала до велика. Пришли даже десятки чехов из эшелонов на станции – им, видевшим Каппеля в гробу, было не меньшим, а то и большим изумлением узреть его в церкви живым на благодарственном молебне.
Вырыпаев, как и подошедший к нему румынский военный врач Данец, наконец добравшийся до Тулуна, поражены были никак не меньше – главнокомандующий поправлялся от смертельной болезни прямо на глазах, даже перестал кашлять. Если в начале службы Владимир Оскарович еле стоял на ногах, то после причастия довольно бодрым шагом вышел на площадь и произнес целую речь, что раньше никогда не делал.
Говорил генерал Каппель простые слова, но с такими же горящими, как у батюшки, глазами. Полковник не мог по памяти вспомнить и половину сказанных генералом слов, но его до сих пор не покидало чувство необычайного воодушевления, словно испил живой воды. Да, они пока отступают, но война идет не за идеи, а за души людей, за будущее страны. И нынешние победители еще рано торжествуют победу, ставя памятники Иуде и Каину, играя на самых низменных чувствах, смущая людские души дьявольским наваждением полной свободы и всеобщего счастья. Еще всех ждут тяжелые испытания, боль и смерть, но разве может быть иначе, если идет речь о спасении будущего России.
Простые, но берущие прямо за душу слова вызвали слезы не только у него, образованного человека начала ХХ века, материалистического, отринувшего духовные ценности еще в мировой бойне, а сейчас совсем очерствевшего сердцем в не менее кровавой междоусобице. И если слезы проступили на глазах офицеров, то что сказать о простых солдатах или рабочих воткинских заводов, что взяли в 1918 году в свои натруженные руки оружие, сопротивляясь большевицкому порядку.
Про местных крестьян и говорить было трудно. Впервые за эти долгие месяцы войны полковник Вырыпаев узрел немыслимое – добрая сотня селян, которые, что весьма возможно, были совсем недавно партизанами, сами пришли с оружием, вступив в ряды не победителей, а отступающих и почти обреченных недавних врагов.
Что это, если не чудо?
Правда, опасаясь за жизнь семей, трое кряжистых, заросших бородами крестьян зрелых лет попросили Владимира Оскаровича их якобы мобилизовать – обычная практика в годы гражданской войны. И после красноярской катастрофы, где главком дал мобилизованным в Белую армию солдатам выбор – идти на восток с оружием в руках или сдаться на милость победителя, – отступавшие войска получили пусть и небольшое, но пополнение «насильственно призванными» добровольцами.
Незаметное подкрепление в рамках всей армии, но в огромном числе влившихся в ряды сильно поредевшего Нижнеудинского стрелкового полка, который только сейчас стал представлять собою укомплектованную по довоенным штатам роту. Не многие бригады и дивизии, отступавшие сейчас по заснеженным дорогам, могли похвастаться наличием такого большого числа активных штыков. Это вселило надежду в сердце, может быть, все повернется к лучшему, и Вырыпаев посмотрел на Каппеля.
И непроизвольно вздрогнул, когда заметил пристально смотрящие на него с открытой насмешкой серые глаза…
Чита,
главнокомандующий войсками
Российской Восточной окраины
генерал-лейтенант Семенов
В такой растерянности Григорий Михайлович еще никогда не пребывал – белое движение гибло прямо на глазах, а он ничего не мог сделать. Да и никто на его месте не смог бы противостоять накатывающим свирепым прибоем штормящего моря событиям.
