Разумеется, мы посетили дом Гёте — такое впечатление, что его хозяин сейчас встанет с кресла, чтобы приветствовать нас, здесь превосходно сохранили атмосферу его жилища. Дома коллекционера — повсюду всевозможные экспонаты. Шкафчики со множеством ящичков, стойки для папок с рисунками, ящики для минералов, скелеты птиц, греческие и римские копии. Его спальня, совсем крошечная, особенно по сравнению с просторным кабинетом, расположена под самой крышей. Кресло, где он скончался. Портрет его сына Августа, умершего в Риме двумя годами раньше отца. Портрет его жены Кристианы, умершей на пятнадцать лет раньше супруга. Спальня Кристианы, где сохранились ее безделушки: миленький веер, колода карт, несколько флаконов, голубая чашка с трогательной надписью ВЕРНОЙ, выполненной золотыми буквами. Перо. Два маленьких портрета, один в молодости, другой немного постарше. Когда ходишь по этому дому, где, как говорят, все пребывает без изменений с 1832 года, охватывает странное чувство. Впечатление такое, словно посетил гробницу, где до сих пор лежат мумии.
Самое удивительное — это отношения Веймара с Востоком, разумеется через Гёте, но также и через Гердера, Шиллера и Индию или Виланда и его «Джиннистан»
[609]. Не говоря уж о деревьях гинкго (в это время года совершенно неузнаваемых), произрастающих в городе уже более века в таком количестве, что им посвятили отдельный музей. Но, думаю, ты все это знаешь — просто я этого не знала. Восточный склон немецкого классицизма. И снова начинаешь понимать, до какой степени Европа представляет собой космополитическую конструкцию… Гердер, Виланд, Шиллер, Гёте, Рудольф Штайнер
[610], Ницше… Кажется, в Веймаре стоит только поднять камень, как тотчас обнаруживается связь с далеким Востоком. Но мы в Европе, где гибель всегда рядом с тобой. В нескольких километрах отсюда находится концлагерь Бухенвальд; посещение его, наверное, оставляет жуткое впечатление. У меня не хватает мужества поехать туда.
В 1945 году Веймар пережил три массированные бомбардировки. Представляешь? Бомбить город с шестидесятитысячным населением, не имеющий никакого военного значения, когда война уже почти выиграна! Только ярость, только месть. Бомбить символ первой парламентской республики в Германии, пытаться уничтожить дом Гёте, дом Кранаха, архивы Ницше… сотнями тонн бомбового груза, сброшенного молодыми летчиками, недавно прибывшими из Айовы или Вайоминга, теми, кому суждено погибнуть, сгореть заживо в кабинах своих самолетов; в этом трудно найти хотя бы минимальный смысл, я предпочитаю не говорить об этом.
У меня для тебя есть подарочек: помнишь мою статью про Бальзака и арабский язык? Так вот, отталкиваясь от нее, я могла бы написать еще одну, посмотри на эту чудесную страницу, ты наверняка ее узнаешь:
Это титульный лист оригинального издания «Дивана». Здесь имеется также арабское заглавие, и, как можешь заметить, видна разница между надписями на арабском и на немецком; на арабском мы читаем: «Восточный диван западного писателя». Мне такой заголовок кажется весьма интригующим, возможно из-за указания на «западного» скриптора. Получается уже не смешанная вещь, как в немецком оригинале, некий «западно-восточный» диван, а восточный сборник, составленный человеком Запада. С арабской точки зрения речь идет не о смешении, слиянии одного и другого, но о восточном объекте, отделенном от своего автора. Кто перевел этот заголовок для Гёте? Его преподаватели из Йены? В музее Гёте я видела страничку с арабскими прописями — мэтр явно развлекался штудированием (написанных каллиграфическим почерком начинающего) слов, взятых из сборника первого прусского востоковеда Генриха фон Дица
[611] «Denkwürdigkeiten von Asien in Kunsten und Wissenschaften» (боже мой, какой же трудный этот немецкий, я целых пять минут переписывала название).
В себе всегда есть что-то от другого. Как в самом великом романе XIX века «Скрещенные ноги, или Жизнь и приключения Фариака» Фариса Шидиака, о котором я рассказывала сегодня во второй половине дня; это огромный арабский текст, напечатанный в Париже в 1885 году за счет Рафаэля Кала, изгнанника из Дамаска. Не утерплю и отправлю тебе титульный лист:
Если смотреть отсюда, двуязычный текст названия романа Шидиака вторит двуязычному названию сборника Гёте; создается впечатление, что последующие сто пятьдесят лет все настойчиво пытались разъединить то, что два великих человека собрали вместе.
В Веймаре также находится (разобранный на детали) алтарь Кранаха с великолепным демоном, искореженным и позеленевшим; дом Шиллера; дом Листа; университет Баухауса; изящный барочный дворец; один замок; воспоминание о конституции недолговечной республики; парк со столетними буками; маленькая церковь в руинах, словно непосредственно сошедшая (под снегом) с картины Шинкеля
[612]; немного неонацистов; сосиски, сотни тюрингских сосисок во всех видах, свежие, сушеные, на гриле, и мое лучшее воспоминание о Германии.
Привет,
Твоя Сара
…чтобы, перечитав письмо, забыть, что смерть наверняка заберет меня в менее почтенном возрасте, нежели Гёте или великого ливанца Фариса Шидиака; впрочем, я, по крайней мере, вряд ли погибну от команды пилота бомбардировщика, чья машина задета осколком снаряда ПВО, или от пули стрелка: эти варианты более-менее отметаются, хотя несчастный случай во время авиаперелета не исключается: в нынешние времена самолет может столкнуться с русской баллистической ракетой или взорваться от бомбы, подложенной террористом, что тоже неутешительно. Однажды на радио «Standard» я услышал об аресте четырнадцатилетнего джихадиста, готовившего теракт на вокзале в Вене, малыша-джихадиста из Санкт-Пёльтена
[613], известного прибежища террористов; такая новость могла бы вызвать улыбку, если бы не являлась приметой времени, — вскоре орды жителей Штирии с криками «Иисус велик!» набросятся на венских нечестивцев и развяжут гражданскую войну.
[614] После покушения в аэропорту Швехат и преступных действий организации палестинцев Абу Нидаля
[615] в 1980-е я, упаси господи, не помню, чтобы в Вене происходили теракты, но нельзя сказать, что Господь дарует этим временам самое лучшее. А тем более востоковеды — я слышал, как специалист по Ближнему Востоку призывал отпустить всех сочувствующих джихадистам в Сирию, пусть едут, чтобы их повесили где-нибудь в другом месте; может, они погибнут под бомбежками или в стычках, главное, о них больше никто не услышит. Достаточно лишь запретить возвращаться выжившим. Столь привлекательное предложение ставит тем не менее некую моральную проблему, прилично ли посылать наши полки бородачей поквитаться за Европу с невинным гражданским населением Сирии и Ирака; это немножко напоминает забрасывание собственного мусора в сад соседу, не слишком-то красиво. Практично, разумеется, но не совсем этично.
