Сара (тревожно выглядывая из своего рабочего кабинета). Что тут происходит? Жильбер, все в порядке?
Морган (громовержец с молнией в руке). Это скандал, Сара! Как, вы еще ничего не знаете? Нет, это невозможно! Какой позор для научного сообщества! Какой урон для литературы!
Сара (едва держась на ногах, испуганная, беззвучным голосом). Боже, я уже готова к самому худшему.
Морган (довольный, что она разделяет его тревогу). Вы не поверите: они только что выкинули из серии «Плеяды» Жермена Нуво!
Сара (в изумлении, недоверчиво). Выкинули? Но как же так? Из «Плеяды» не могут выкинуть просто так! Тем более Жермена Нуво!
Морган (сраженный). Могут. Именно это они и сделали. Exit Нуво. Прощай. Для переиздания берут только Лотреамона
[398], одного, без Жермена Нуво. Это разгром.
Сара (машинально вытаскивает из волос карандаш, поддерживавший ее прическу; волосы падают и рассыпаются по плечам; она становится похожа на античную плакальщицу). Надо что-то делать, писать петицию, мобилизовать научное сообщество…
Морган (торжественно, смирившись). Слишком поздно… Вчера вышел Лотреамон. А издатель объявил, что на ближайшие годы издание Жермена Нуво не запланировано.
Сара (возмущенно). Какой ужас! Бедный Нуво! Бедный Humilis
[399]!
Франц (наблюдает за сценой, приоткрыв дверь кабинета иностранных ученых). Случилось что-то серьезное? Я могу вам чем-нибудь помочь?
Сара (срывая свое дурное настроение на несчастном иностранце). Не вижу, чем австриец или даже немец в такую минуту может быть нам полезен; нет, спасибо.
Морган (Idem, без малейшего признака иронии). Вам придется пережить наш национальный траур, Франц.
Франц (немного обиженный, прикрывая дверь в кабинет). Тогда примите мои соболезнования.
Я понятия не имел, кто такой этот Жермен Нуво, чья потеря места в «Плеяде» повергла науку в отчаяние и уныние; довольно скоро я это узнал — разумеется, от Сары, обрушившей на меня целый семинар на эту тему, семинар и упреки, ибо я, совершенно очевидно, не прочитал ее статью «Жермен Нуво в Ливане и Алжире», напечатанную в «Lettres françaises»
[400], газете, название которой я, к великому стыду, с трудом вспомнил. Спустя полчаса после объявления национального траура она пригласила меня на погребальный чай «наверху», в салон для гостей, чтобы пожурить: Жермен Нуво был спутником Рембо (вместе с которым он поехал в Лондон) и Верлена (вслед за которым он стал пить и обратился в католичество), спутником, не обладающим, разумеется, известностью ни того ни другого, но, будучи прекрасным поэтом, прожившим на удивление причудливую жизнь, он не имел оснований завидовать двум вышеназванным литераторам. Уроженец юга Франции, он приехал в столицу совсем юным, однако вполне взрослым для того, чтобы посещать кабачки Латинского квартала и Монмартра. Он хотел стать поэтом.
Сегодня сама идея, что в 1872 году можно было уехать из Марселя и приехать в Париж, чтобы стать поэтом, имея в кармане два-три сонета, несколько полновесных франков и зная названия кафе, где собирается богема, — «Табуре»
[401], «Полидор»
[402], кажется неожиданной… Представляю себе молодого человека из Инсбрука или Клагенфурта, едущего в наши дни в Вену, имея с собой лишь письмо своего учителя немецкого языка и собственные стихи в своем айпаде; ему придется изрядно потрудиться, чтобы найти собратьев, — чешский абсент и всевозможные наркотики, чтобы подстегнуть чувства, — это пожалуйста, но вот поэзию — ни за что. Возможно (к великому счастью для поэзии), я очень плохо знаю свой город, тем более что я не хожу по вечерам в кафе, а поэтов толком вообще не знаю, они всегда мне казались опасными искусителями, особенно в начале XXI века. Жермен Нуво был настоящим поэтом, он искал Бога в аскезе и молитве и сошел с ума, сраженный «меланхолическим бредом, сопровождаемым мистическим психозом», как записали врачи клиники Бисетра, где его в первый раз продержали шесть месяцев. Как отмечала в своей статье Сара, первый приступ белой горячки у Нуво полностью совпал с возвращением Рембо из Харара и продолжался до самой смерти поэта; Рембо скончался в ноябре 1891 года, тогда же Нуво покинул лечебницу. Разумеется, Жермен Нуво не знал о кончине своего бывшего спутника; не сумев устроиться в Ливане и после долгих странствий по Франции, Жермен вновь решил предпринять путешествие на Восток, в Алжир: он написал Артюру Рембо в Аден о своем желании поработать художником-декоратором в Александрии или Адене и просил его, во имя их прежней дружбы, организовать ему канал. «Скоро будет два года, как я не видел Верломпа», — писал он. Сара нашла это письмо к покойнику очень трогательным; Верломп — Верлен вполне мог сообщить ему о смерти Рембо, случившейся два года назад. Шепот в ночи. Приятно сознавать, что еще сегодня исследователи азартно — по причине отсутствия доказательств — пытаются доказать, что именно Жермен Нуво является автором «Озарений», а не моряк Рембо; собственно, мы никогда не узнаем правды.
Сара терпеливо прослеживала приключения (скорее, злоключения) Жермена Нуво в Бейруте и Алжире. Он тоже грезил о Востоке, так сильно, что даже пытался там обосноваться, поступив преподавателем в греческий католический коллеж Бейрута. Сара обошла все греческие католические учреждения Ливана, пытаясь отыскать в разрозненных временем и войнами архивах его заявление о приеме на работу, а главное, причину его увольнения с должности преподавателя уже через несколько недель после начала работы; безуспешно. Остается лишь полагаться на предание, согласно которому у Жермена началась связь с матерью одного из учеников. Но, принимая во внимание его места работы во Франции и множество впечатляющих рапортов от его французских начальников («Этот человек может быть кем угодно, только не преподавателем», — писал директор одного из лицеев), Сара считает, что, скорее всего, Жермена Нуво уволили по причине его некомпетентности. Он пробыл в Бейруте до осени, без денег, без работы, пытаясь оплатить свои долги. Рассказывают, что он влюбился в слепую девушку и посылал ее в Баб-Идрис
[403] просить милостыню для них обоих; возможно, это та самая женщина (слепая или нет), которую он описывает в одном из своих ливанских сонетов, наполненных восточным колоритом:
