Я не могу позволить, чтобы меня затащили в фургон. Я это знаю. Извиваюсь и пытаюсь выдрать ногу из рук этого человека – или хотя бы заставить его пошатнуться. Я вижу, как Кеция распахивает дверь и выскакивает на дорогу едва ли не прежде, чем машина останавливается. В следующую секунду у нее уже в руке пистолет, она наводит его на этого человека и выкрикивает:
– Это полиция! Немедленно отпустите мальчика!
Вторая дверь тоже открывается, и Ланни бросается ко мне. Ей не следовало приезжать сюда и тем более вылезать из машины, но она это сделала. И сейчас бежит прямо на нас.
Она перекрывает Кеции линию выстрела.
Ланни выкрикивает мое имя – Брэйди, не Коннор, потому что она ужасно зла и напугана, – и бросается на человека, волокущего меня, с такой силой, что он разжимает руки и моя голова с размаха ударяется о дорогу. Окружающий мир снова делается мягким. Я пытаюсь подняться, но все вокруг вращается, и я не могу добраться до Ланни, которая дерется с человеком в куртке. Вижу Бута: он пытается встать на трясущиеся лапы и лает, но лай звучит странно, сдавленно, и я понимаю, что пес тоже не сможет нам помочь.
Кеция стреляет в воздух и выкрикивает:
– Ланни, ложись, черт побери!
Та пытается выполнить приказ, но тут мужчина хватает ее за волосы и дергает назад, прикрываясь ею. Задом наперед карабкается в открытые двери фургона и тащит мою сестру за собой. Я снова слышу тот жужжащий звук. Это шокер.
Я пытаюсь прийти ей на помощь, стараюсь изо всех сил, но он уже дотащил ее до передней части фургона и теперь залезает на водительское сиденье, а я не могу помочь своей сестре…
Фургон, визжа шинами, срывается с места. Водитель даже не закрыл задние дверцы, и они мотаются туда-сюда, пока не захлопываются сами, когда он на скорости пролетает поворот возле хижины Сэма Кейда. Он едет на другую сторону озера.
Он удирает.
Кеция неожиданно оказывается рядом, я чувствую, как ее теплая ладонь касается моего лица, поворачивает мою голову к свету, чтобы посмотреть, сильно ли я ранен. Мне кажется, у меня разбита голова, но я не знаю точно. Я могу думать только об одном: «Это сделал я». Должно быть, я говорю это вслух, потому что Кеция прижимает ладонь к моему лбу и говорит:
– Нет, мальчик, ты ничего такого не сделал. Все будет в порядке. Мы найдем ее. Просто успокойся, все будет хорошо. – Голос ее дрожит, она достает свой сотовый телефон и звонит кому-то: – Черт бы вас взял, где мое подкрепление?! Белый фургон, едет вокруг озера. Похищение несовершеннолетней, повторяю, похищение несовершеннолетней, жертва – Ланни Проктор, белая девушка четырнадцати лет, одета в джинсы и красную куртку, волосы черные. Как поняли?
Голова моя болит так сильно, что я не могу удержать рвоту. Чувствую, как старая книга Ланни впивается мне в ребра. Бут, хромая, ковыляет ко мне и начинает лизать мое лицо.
А потом я больше ничего не чувствую.
22
Гвен
Боль приходит медленной, густой волной.
Сначала это просто красная стена, сигнал от всего моего тела, что что-то не в порядке, а потом она немного отступает, и я начинаю распознавать отдельные вспышки: правую лодыжку дергает горячими толчками в такт ударам пульса. Левое запястье. Правое колено. Челюсть, хотя я не помню, чтобы по ней попадало, но в настоящей драке такого и не чувствуешь, все превращается в размытое движение. Плечи ужасно ноют.
У меня во рту полоса ткани, затянутая достаточно туго, чтобы втиснуться между зубами.
Кляп. Так вот почему болит челюсть.
Я помню… что я помню? Комната в мотеле. Человек в маске Мэлвина. Шокер. Фургон. Всё кажется далеким и смазанным, но я знаю, что оно настоящее, потому что вызывает у меня ужас. Кошмары не пугают тебя после пробуждения.
Пугают воспоминания.
Я помню, что находилась в фургоне. Прикованная… чем-то. Помню звон цепей. Мы ехали, потом остановились. Фургон поехал вверх по крутому уклону, а потом вокруг стало очень, очень темно, и мы снова начали двигаться.
Помню фонарик, направленный мне в глаза, такой яркий, что было больно, и укол в руку. Я осознаю́ – он что-то мне ввел. Может быть, не один раз, чтобы держать меня усыпленной. Это объясняет ужасный горький вкус во рту – словно отравленный мел. Я так хочу пить, что губы у меня потрескались, горло ужасно саднит. Не могу добыть достаточно слюны, чтобы сглотнуть.
Я нахожусь в темноте, и мне так холодно, что меня бьет судорожная дрожь, несмотря на то что я завернута в одеяло. Я уже не в фургоне.
Я в ящике. Лежу, скорчившись, ноги прижаты к груди, руки скованы за спиной. Вот почему у меня ноют плечи. В голове пульсирует такая боль, что я желаю, чтобы кто-нибудь уже отрубил мне эту голову ко всем чертям и прекратил пытку; полагаю, это последствие снотворных препаратов. Кругом непроглядная тьма, и я не вижу ящик, в котором нахожусь, но когда я царапаю пальцами поверхность у меня за спиной, то нащупываю шершавое дерево. Занозистое. Воздух спертый, но я ощущаю сквозняк, доносящийся с одной стороны. В ящике проделаны отверстия для дыхания, и когда я изворачиваюсь и смотрю в ту сторону, то вижу тусклый свет.
Забавно, сколько душевных сил придает даже такой слабый лучик надежды.
«Ладно, – говорю я себе. – Ты замерзла, ты ранена, но все еще жива. Первая задача: выбраться из этого ящика». Гадаю, не бросили ли меня где-нибудь умирать долгой и мучительной смертью. Но это не в стиле Мэлвина. Если он не может увидеть этого и приложить к этому руку, просто убить меня ему недостаточно. А я знаю, что это его рук дело. Если кто-то и желает видеть меня мертвой, так это мой бывший муж.
Пытаюсь привстать и вытолкнуть изнутри крышку ящика, но в этом тесном пространстве просто не могу развернуться. Пытаюсь упереться ногами в боковые стенки, но ящик слишком мал.
Пробую кричать. Но удается издать лишь отрывистый, приглушенный крик, который не расслышишь даже на расстоянии фута – а вокруг царит рев двигателей и лязг механизмов.
Теперь, когда у меня в голове проясняется, я понимаю, что это ревут не машины. Это самолеты. Я в аэропорту.
Снова начинаю кричать, стараясь, чтобы меня услышали. Пытаюсь раскачивать ящик, но он тяжелый, а мне не хватает места для того, чтобы перемещать свой вес.
Мой локоть ударяется о стенку ящика. От удара в локте словно взрывается крошечный заряд динамита, передаваясь по нервам в мое ноющее плечо, но я ударяю снова, уже сильнее. Может быть, кто-нибудь услышит, как я стучу.
И кто-то слышит. Крышка поднимается, и на меня светят фонариком. Я ничего не вижу за этим светом. Могу лишь глухо кричать, прося о помощи, и пытаться приподняться.
А потом я слышу мужской голос, который говорит:
– Утихомирь ее и держи под препаратами, пока не прибудем на место.
– Это слишком большая доза, – отвечает другой голос. Я не могу узнать ни один из них. – Есть риск, что у нее перестанут работать сердце или легкие. Если мы ее убьем…
