– И что ты?..
– Я сказала, что он мне очень нравится, но я еще маленькая для этого. Он посмеялся и ответил, что Джульетта была еще младше. И что нечего дурить и корчить из себя невесть что.
Она глубоко вздохнула, словно собралась броситься в холодную воду, и скороговоркой произнесла:
– И сказал, чтобы я не рыпалась: он знает, что мы бедно живем и папы здесь нет, а его отец – зампрокурора города и вот-вот прокурором будет. Что если сегодня не приду, то меня на улице засунут в машину. И тогда будет не только он один. И чтобы купила красивые стринги – он их заберет потом. Вот, деньги дал – эту тысячу.
Ревущее пламя ударило в голову.
– Куда ты должна прийти?
– К нему домой. Советская, семнадцать.
Я хорошо знала этот дом, а в соседнем часто бывала: там жили двое моих больных. Дом номер семнадцать, помпезную четырехэтажную сталинку называли «дворянское гнездо» – в нем с послевоенных лет жила городская верхушка.
– В какое время?
– Сегодня, в одиннадцать. Мам, зачем ты спрашиваешь? Я не хочу туда!
– Ты и не пойдешь. Как вы договорились связаться?
– Мне нужно прийти туда и позвонить. Он спустится.
– Давай сюда свой телефон и показывай его номер.
Дашка вроде пришла в себя, но двигалась как автомат и поглядывала на меня с опаской.
Антиной в ее списке контактов значился как «Олег Кр». Что это значит, я не стала выяснять.
Дашка растерянно наблюдала, как я копаюсь в «тревожной» сумке.
– Вот, выпей это и ложись спать. Все будет хорошо.
Она безропотно проглотила таблетки и побрела в детскую.
– Нет, не туда! Давай ко мне.
Я уложила дочь в свою постель и подоткнула одеяло. Уснула она почти мгновенно: наплакалась. И лицо во сне стало совсем детским. Ах, Джульетта была еще младше? Образованный ты наш…
С такой дозой она проспит до завтрашнего полудня. А сейчас предстоит много дел. Я укрыла Дашку с головой, подошла к зеркалу. Глубоко вдохнула и посмотрела в него сквозь пальцы.
Она была по-прежнему прекрасна, но в ее красоте появилось что-то грозное, как тучи, обложившие горизонт. Наши взгляды встретились.
– Помоги, Хино-сан. Помоги ради моего ребенка – у тебя, наверное, тоже были дети.
Она едва заметно кивнула. С той стороны зеркала к стеклу прижалась маленькая розовая ладонь, и я приложила к ней свою.
Ничего, только обычное ощущение холодного гладкого стекла.
Она убрала ладонь и исчезла.
Я посидела еще несколько минут, обдумывая план действий, и вышла на балкон.
– Катерина! Домой!
Катька с трудом оторвалась от интересного занятия: они с соседом Димкой по очереди кидали мячик, а Макс и Димкин французский бульдог неслись за ним наперегонки. Добежавший первым гордо относил мячик хозяину.
– Мам, ну еще немного! Можно?
– Можно.
Пора собираться. Любимая Дашкина ветровка, двусторонняя: красная на клетчатой подкладке. Как хорошо, что мы с ней уже одного роста. Волосы у нее куда длиннее, но можно надеть капюшон. Телефоны, мой и ее. Хирургические перчатки.
Я понятия не имела, что буду делать, но была благодарна судьбе, что пистолет, на котором уже «висит» три трупа, лежит в тайнике. Можно не сомневаться: обнаружив четвертый труп с пулевым ранением, да еще такого «золотого» мальчика, на ноги поднимут всех, кого можно и нельзя. Оборотень применяет другие средства – правда, в результате до сих пор были все те же трупы…
Я сварила большую пачку пельменей и принялась их методично поглощать. Опыт подсказывает, что потребуется много энергии. Положить в карман шоколадку. Выпить крепкого сладкого чая.
Ненависть была такой сильной, что не слепила и не жгла. Раскаленная добела, она обжигала холодом. Голова оставалась совершенно ясной, глухой рев пламени не мешал думать и планировать.
В замке зацарапался ключ, дверь открылась. Я вышла в коридор.
– Мам, мы с Максом недолго, правда ведь? Ой, а что у тебя с лицом?
– Правда. А что с моим лицом?
– Белое совсем!
– Ну и что?
– Да ничего… А Макс быстрее Джерика бегает, хотя лапы у него короче!
– Да, Макс никому не уступит. Кать, послушай меня. Дашка заболела, я дала ей лекарство и уложила спать – у себя, чтобы ты не заразилась. Пусть спит, пока не проснется. Я сейчас на калым, когда вернусь – не знаю. Поешь, накорми Макса и ложись спать. Если что не так – звони. Поняла?
– Ага! А мультики можно посмотреть?
– Можно, но в десять лечь спать. Все, я пошла.
В который раз я закрыла за собой дверь и отправилась в неизвестность, как в открытый космос.
Для начала осмотреть место действия и прикинуть пути отхода. Уехать оттуда – значит оставить свидетелей. То есть надо будет уходить пешком – и быстро.
Ветровку я надела клетчатой стороной наверх, волосы убрала под бейсболку. Жаль, не могу увидеть себя в зеркале. Я хотела походить на одну из тех женщин, которые думают, что будут выглядеть моложе в подростковых шмотках. На отдыхе так одеваются многие. По дороге купила пару булочек и маленькую бутылку минеральной воды, уложила все в пакет с ярким абстрактным рисунком: пусть запомнят его, а не меня. Надела темные очки и отправилась на Советскую, семнадцать.
Вход во двор вел через арку. Прорезанная в теле дома на высоту двух этажей, она придавала ему ту нотку спокойного величавого изящества, которая часто отмечает «сталинский вампир», как называл его один из друзей отца, архитектор. В арку вели ажурные железные ворота – и они, слава богу, не запирались! Я поправила бейсболку и ткнула дверцу сжатым кулаком.
Двор был обжитым и уютным. Кто-то ухаживал за клумбами – может, бабушки, сидящие по двое, по трое на скамейках? Я устроилась на свободной скамейке и достала из пакета булочку: припозднившаяся с отъездом курортница в поисках какой-никакой экзотики. Вот такой, например, как это растение, усыпанное оранжевыми цветами-граммофонами, лезущее по кирпичной стене чуть не до крыши. Облако ажурной зеленой листвы трепещет на ветру, над цветами жужжат пчелы… Я встала со скамейки, подошла поближе, полюбовалась и побрела обратно, к арке. В ней я заметила светильник, а вот видеокамеру – нет: ни внутри, ни снаружи. Это почти все, что я хотела узнать. А еще двор не был проходным. Теперь оставалось только ждать.
Требовалось куда-то себя деть, и я отправилась в бухточку, куда не приходила ни разу с тех пор, как мы с Христо обмывали доску.
Здесь все было в порядке. Доска висела на месте, надпись блестела в солнечных лучах. Я вспомнила ту безумную ночь, оранжевые вспышки выстрелов, черный бушлат того, кто лежал ничком, скорчившись в прибое, и мне стало холодно.
