– Я из-за папы пришла. Ему сейчас очень плохо.
Почему у нее такой голос? Ее еле слышно. Ну правильно, она дышит редко, поверхностно… голос горловой, интонации скудные…
– Отчего ему плохо?
– Он сейчас… отдельно от нас с мамой живет… Очень скучает, спит плохо. Мама с ним совсем не общается, а я… изредка с ним… вижусь.
– Он вам жалуется? На плохой сон, на то, что скучает по вас с мамой?
– Нет. Он вообще никогда никому не жалуется. Он сильный. Военный, полковник.
– Полина, как раз сильный человек не думает о том, что он может показаться слабым. Он и так про себя знает, что он сильный, и чужое мнение его не волнует. Если нужно – попросит помощи, если не знает, где ее искать, – спросит.
Дыши в такт… присоединяйся… веди… Она совсем закрыта, глаза опущены, руки скрещены, сжаты в кулаки…
– Он же вас любит?
Наконец-то подняла глаза… почему зрачок такой широкий? Близорукая, что ли, и стесняется носить очки – так есть же линзы…
– Любит. Я однажды услышала, он маме говорил, что никогда никого не любил, только ее и меня.
Держи раппорт… разжала руку, положила на стол…
– Полина, если он вас любит, значит, он и себя любит тоже. Тот, кто себя не любит, и никого другого любить не сможет. Один умный человек сказал: «Любовь – это активная заинтересованность в жизни и активном развитии объекта любви». Отец чувствует, что вам тоже плохо, ведь семья – это одно целое.
– Я потому и пришла… не могу уже выносить, так ему плохо.
Рука разжалась на колене, обтянутом голубой джинсой… ох, какой дерматит! Опухшие пальцы потрескались до мяса, кожа красная, шелушится, наверное, жуткий зуд…
– Тогда скажите ему об этом. Что вам плохо потому, что плохо ему. Пусть придет, поговорим – вот как с вами. Он же сильный, сказали вы. А сильный человек может перетерпеть, но долго терпеть не будет. Видно, он перетерпел, сколько мог, а дальше терпеть не стоит. Может, он просто не знает, куда идти. Вы узнали и пришли. Скажите ему об этом. Захочет – придет, не захочет – не придет. График приема на двери.
– Хорошо, доктор, спасибо.
– Пожалуйста, Полина. До свидания.
Девочка одним гибким движением поднялась со стула. И слава богу, а то в голове уже звенело от недостатка кислорода. Как она не падает в обморок с таким дыханием? А у меня в чужом пиру похмелье… Что-то не так… Что?
Она шла к двери, когда я, повинуясь внезапному толчку изнутри, посмотрела на нее сквозь пальцы.
Ниже колен стройные ноги в голубых джинсах превращались в клубящийся белый туман, и она плыла к двери на этом тумане, словно вставшая на хвост русалка.
Дверь захлопнулась, и я, выскочив из-за стола, тут же распахнула ее вновь. В коридоре было чисто, солнечно, пусто и тихо. Я осторожно закрыла дверь и прижалась к ней спиной, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Это европейские привидения обряжаются в белые простыни, гремят цепями и скрипят паркетом. Японские привидения – юрэй – перемещаются беззвучно и плавно, потому что большую часть ног им заменяет белый туман. Стоп, откуда я знаю это слово? Но, как всякое привидение, оно пришло, когда его позвали по имени, и ушло, когда с ним попрощались… и тоже назвали по имени…
Пошатываясь, я побрела к окну. Каждый шаг давался с невероятным усилием, перед глазами все плыло. Я не чувствовала ни кончиков пальцев, ни пульса, когда попыталась его нащупать. Вот наконец один удар, но какой слабый… еще и еще… ритм правильный, но наполненность ниже плинтуса. Если бы мне сейчас померить давление, то верхняя граница от силы семьдесят. Срочно крепкий сладкий чай. А то тихо отъеду в мир иной в стенах родного медицинского учреждения.
С третьей попытки удалось включить чайник. Потом, отдышавшись, – открыть окно и методично продышивать легкие. Чайник забулькал и отключился. Двигаясь как в толще воды, я заварила чай и даже умудрилась не пролить кипяток мимо чашки. Глотая густой сироп с лошадиной дозой кофеина, я чувствовала, как отступает обморочная слабость, теплеют пальцы, уши и кончик носа.
Зеркало отразило бы сейчас лицо с серыми губами и иссиня-бледным носогубным треугольником. Лицо того, кто балансирует на грани. А чего же вы хотите, доктор? Ваш тренер по НЛП Костя предупреждал: нельзя присоединяться к дыханию умирающего. А это существо только воспроизводило последние вздохи, которые сделало когда-то.
Славик Чжу – у него клиника китайской медицины – сказал бы, что оно пило из меня энергию ци, чтобы сохранять человеческий облик. Для чего? Чтобы помочь любимому отцу. Я же чувствую, оно… она, Полина… говорила правду. Если умирающие не врут, мертвым врать тем более незачем. Да и движения глаз это подтверждали. Что же привело ее сюда? Любовь, просто любовь. Та, что «долго терпит и никогда не перестает». Как бы счастлив с ней был тот, кого бы она полюбила, если бы дожила до этого. Любовь заставила ее вновь перейти ту реку, которую переходят лишь однажды. Чего ей это стоило?
Не знаю. Но я едва не сыграла в ящик. Если бы она знала, чем это может для меня кончиться, остановилась бы или нет? Вряд ли. Что я для нее? Ворота, в которые нужно пройти, замок, который нужно отпереть – и броситься на помощь отцу. Как она произнесла «сильный»… Преданное обожание – вот что прозвучало в тихом голосе. Любовь, которая может толкнуть на что угодно ради любимого. Она добилась своего и ушла – куда? Лучше не думать. Продолжайте лечение, доктор. Еще чаю, побольше сахару. Хорошо бы коньяку, но здесь его нет. Пора выбираться домой, сейчас я все равно не работник, в голове звенит пустота, мысли ворочаются как… Как что? Домой, в кровать с грелкой, и чтобы рядом был кто-то родной. Они смогут мне помочь… кажется.
Я с трудом сгребла карточки в пакет, проверила, что чайник выключен, и вызвала такси.
Он появился через два дня, тоже в конце приема. От двери до моего стола – пять шагов, и с каждым шагом диагноз становился все яснее, словно увеличивался шрифт, послушно следующий за колесиком «мышки». Эта легкая расслабленность всего лица – словно кто-то провел по нему влажной губкой, размазывая все, что было написано жизнью за десятилетия. Взгляд: он смотрит вперед – на меня – сквозь меня – и видит что-то другое. То, что ему было дороже всего на свете и что он потерял. «Там» он и находится – процентов на девяносто. Остальные десять – в «здесь и сейчас», в моем кабинете на третьем этаже, ранней теплой осенью, ближе к концу рабочего дня. Резкие вертикальные морщины между бровей и на щеках, сжатый рот, опущенные уголки губ. Чуть скованные движения. Горе давит его панцирем собственных напряженных мышц, успело чуть ссутулить. Еще просматриваются остатки армейской выправки… Реактивная депрессия. Или все же ПТСР, посттравматическое стрессовое расстройство? Частое сочетание.
– Проходите, присаживайтесь. Слушаю вас.
Он молча отодвинул стул из полосы яркого света, сел и, не мигая, уставился перед собой, мимо меня – в пространство.
