Но однажды ночью Рийя открыла глаза и поняла, что мысли ее переменились.
Черновики уведомления Рийи Захариассен о намерении уволиться из Музея Идентичности (не отосланы)
Уважаемый вставить имя начальника,
Настоящим уведомляю вас, что в соответствии с и в связи с и в той мере, в какой мои обязательства по контракту и после полного исполнения моих обязанностей и учитывая дату завершения и после вычета неиспользованных дней отпуска. И концы с концами и после передачи полномочий и с благодарностью за и с признательностью за и с надеждой на и так далее. В результате радикальной переоценки и эволюции мировоззрения, приведшей к несовместимости моей нынешней должности с. Поскольку моя отставка наилучшим образом отвечает интересам музея.
Искренне ваша, конец.
Или:
Девочкой, в Миннесоте, когда я только начала думать о том, как вести этичную жизнь, я интересовалась Индией, столь важной частью моего личного наследия, и задавала себе вопрос, кто в Индии наиболее страдает от несправедливости, и к восьми годам я пришла к ответу: козы. Коровы священны, а коз убивают на мясо, и всем наплевать. Я решила посвятить свою жизнь защите и спасению этих нелюбимых блеющих созданий. Потом я выросла и, разумеется, переменилась, но главное осталось: искать то, что нуждается в моей одержимой любви и посвящать себя этому без оглядки. После коз были и другие ранние страсти: контроль рождаемости, аутоиммунные заболевания, нарушения пищевого поведения, недостаток воды. Взросление мое совпало с зарей Века идентичности, споры, проблемы, инновации в этой области и вокруг нее убедили меня, что я обрела свое призвание, и когда представилась возможность работать в музее, словно бы сбылась наяву заветная мечта, и так мне казалось каждый день вплоть до сегодняшнего. Однако я вынуждена признаться вам в изъяне обсессивно-компульсивного склада ума. Может случиться так, что однажды, проснувшись, ты понимаешь: знаете, а я перестал так уж переживать по этому поводу. Больше это не мое дело. Обожаемые козы, кондомы, булимия, вода – все, вы больше не мое дело. И так теперь произошло у меня с идентичностью. Пройденный этап. Всего доброго.
Или:
Мне нужно хорошенько подумать, а в городе очень шумно.
Или:
Я признаю себя множественной цельностью. Я – дочь моего застреленного страдавшего психозом отца. Я оплакиваю мою погибшую любовь. Альтернативно – я могу отнести себя к племени тощих людей. Сверх того или вопреки этому я – ученый. А также я темноволосая. У меня есть такие‑то взгляды и нет этаких. Я могу определить себя множеством разных способов. Но вот чем я не могу быть: я не могу быть чем‑то одним. Я содержу в себе множества. Я сама себе противоречу? Очень хорошо, противоречу сама себе. Быть множественной, быть многообразной – это и есть нечто уникальное, изобильное, необычное, и это – я. Втискиваться в узкие определения – это и есть ложь. И когда нам говорят, что, если не можешь быть чем‑то одним, ты вообще ничто, – нам говорят ложь.
Музей идентичности чересчур увлекся этой ложью. Больше я не смогу здесь работать.
Или:
Мне видится, что идентичность в современном смысле – национальная, расовая, сексуальная, политизированная, вызывающая ожесточенные споры – превратилась в набор мировоззрений, и некоторые из них подтолкнули Д Голдена к смерти. Истина же заключается в том, что собственная идентичность никому не может быть вполне ясна, и пусть бы так это и оставалось, пусть Я и впредь будет мешаниной и путаницей, будет противоречивым, взаимоисключающим. Может быть, Д в конце концов попросту был мужчиной с некоторыми женскими наклонностями, и [ему] следовало остановиться на этом, не надо было мне и таким, как я, подталкивать его к переходу. Подталкивали к превращению в женщину, а [он] не мог ни вполне отвергнуть это, ни, в конце концов, снести. Подталкивали [его] к смерти такие люди, как я, кто позволил новой концепции реальности взять верх над самой древней концепцией: любовью.
Д рассказывал мне о бомбейском хиджре, который дома одевался по‑мужски да и был мужчиной для своих отца с матерью, а выходя из дома, она переодевалась и становилась женщиной. И пусть бы так. Гибкость имеет право на существование. Пусть господствует любовь, а не догмы о человеческом Я.
Я готова была пройти с Д через все [его] перемены и оставаться с [ним], когда они завершатся. Я была [его] возлюбленной, пока [он] был мужчиной, и собиралась остаться ее возлюбленной во время перехода и потом ее нового Я. Что это говорит мне обо мне, о природе человека, о реальности превыше догмы? Мне это говорит, что любовь важнее гендера, важнее определений, важнее Я. Вот что я узнала. Теория идентичности, и конкретно гендерной идентичности, сужает человеческую природу, а любовь указывает нам, насколько мы умеем быть широки. В честь моего умершего возлюбленного я отвергаю политику идентичности и принимаю политику любви.
Вот что ответил философ Бертран Рассел на вопрос, какой совет он бы хотел дать грядущим поколениям. Он сказал: “Любовь мудра”. Но я понимаю, сейчас времена борьбы. И если надо вступить в битву, то – пусть начнется.
Окончательное письмо
Дорогой Орландо!
Как я только что сообщила вам с глазу на глаз в вашем кабинете, я вынуждена уволиться. Мне трудно объяснить причины этого, решение далось нелегко, и я готова сесть и проговорить его с вами подробнее, если вы того желаете. Может быть, вы правы, и я переживаю острую реакцию скорби, из‑за чего мои мысли путаются, и я смогу лучше осмыслить все это спустя какое‑то время, после того как оплáчу и осознаю случившееся, и с вашей стороны было очень любезно предложить мне оплатить психолога и предоставить длительный отпуск, но я считаю, что мне лучше уйти. Спасибо за все. Всего наилучшего.
Рийя
На страницах в ее соцсетях немедленно разразилась буря (человеку вроде меня, отставшему от своего поколения и от поколения, непосредственно за ним следующего, невольно приходит на ум вопрос: а зачем размещать у себя такой материал? Зачем извещать орду чужаков о том, что ты проходишь мучительный и сугубо личный процесс переоценки своих аксиом? Но я понимаю, что об этом теперь странно и спрашивать). Со всех сторон незримое войско электронной вселенной атаковало ее; анонимы с чистыми сердцами, совершенно не осознавая собственного ханжества, отстаивали уверенность в своей идентичности, скрываясь под масками фальшивых имен. “Что же ты теперь скажешь о белых женщинах, которые на Хеллоуин одеваются как индейские принцессы? Какую позицию вы занимаете по отношению к блэкфейсу? Должно быть, вам это по нутру?” “Так вы теперь не только ТЭРФ, но и СРЭРФ
[79]. А может, и вовсе больше не РФ. Кто вы и что? Или вы – никто?” И потоки грязной брани. И снова, и снова: удалите свой аккаунт. Неодобрение выражали не только посторонние, но и друзья, не только те чрезвычайно уверенные в себе гендерно-политические круги, в которых она столь комфортно себя чувствовала на протяжении многих лет – теперь они обвиняли ее в предательстве, – но и мир инди-моды, где она была чем‑то вроде восходящей звезды, и часть былых коллег по Музею идентичности: проблема с твоей новой теорией не в том, что она неверна, и даже не в том, что она регрессивна, а в том, что она не продумана. Такая чушь. А мы‑то за умную тебя держали.
