– Но я не художник, – спорил я, – не терзаюсь гендерным конфликтом, не аутист, не авантюристка из России, не одинокий клонящийся к могиле старик.
Я не посмел добавить “и не дитя”, потому что в ребенке, разумеется, как раз была часть меня – пятьдесят процентов. Немалая часть. Огромная часть меня за пределами досягаемости. Вина и тайна, в которых я до сих не собрался с мужеством признаться.
Мы сидели в редакторском отделе студии на Западной Двадцать девятой улице, и с мониторов, неподвижно замерев, на нас глядела Бэтменша. Завершающая стадия работы над четвертым и последним Бэт-роликом. Джокер готовит мятеж, желая уничтожить американскую демократию. На забитом битком стадионе “Метлайф” толпища безумных клоунов истошно воет, задрав морды к небесам. Что может сделать в такой ситуации одна-единственная, пусть и отчаянная, женщина – Летучая Мышь? А это уж зависит от вас. Голосуйте за первую Бэт-президентшу Соединенных Штатов. Выборы – это не шутка.
– Их вопросы ты носишь в себе, куда бы ты ни шел. Главный вопрос Апу, ты помнишь, что говорил тебе его отец? Необходима ли глубина или же можно всю жизнь скользить по поверхности? На этот вопрос тебе тоже придется ответить. Д Голден – это его отец тоже понимал – весь двойственность и боль. И я чувствую это в тебе, какую‑то двойственность, чувствую твою боль. Что же касается Пети – он замкнут в себе, не может бежать от своей натуры, хотя ему бы так хотелось свободы. Вероятно, его игры, те игры, что он изобретает, и есть его свобода. В них он избавляется от страха. Может быть, и тебе нужно отыскать такое место. Слишком долго ты простоял на пороге, возможно, теперь настает пора и тебе войти в эту дверь. А старик…
– Хочешь сказать, я и на него похож? Он все‑таки чудовище, даже сейчас, в дряхлости.
– Он погружен в трагедию, и ты тоже. Он потерял сыновей, ты – родителей. Горе сформировало тебя и отделило от других людей. Вот что я думаю.
– Мы с тобой ссоримся? – спросил я. Ее слова ощущались как удар.
– Нет! – она широко распахнула глаза, она и правда так не думала. – С чего ты взял? Я просто говорю тебе то, что вижу.
– Ты слишком со мной сурова.
– Просто вижу, кем ты можешь стать, и хочу, чтобы ты тоже это увидел. Чтобы ты искал глубину. Совладал со своей трагедией. Обрел свободу. Преодолел двойственность, в чем бы она ни заключалась. Может быть, это насчет меня ты не совсем уверен?
Надо рассказать ей о ребенке, думал я. Вот из‑за чего я замыкаюсь от нее.
– Нет, – сказал я вслух. – Насчет тебя я уверен. Полностью уверен. Тут никакой двойственности.
– Хорошо, – сказала она, закрывая тему, и широко, щедро улыбнулась. – Отлично. Заканчиваем с Бэтменшей.
– Бах! Трах! Бум! – Получай, Хихи-придурок! – Ой! Нечестно! Почему все против меня! Ойййй! Это подстава! Все лгут! Только клоун говорит правду! – Ба-бах! – Уй!
29
Однажды ночью, вскоре после самоубийства Д Голдена, события, которое пробило черную дыру в райском саду каждого из нас, Рийя Захариассен, именующая себя Рийя З., проснулась посреди кошмара и обнаружила, что ее картина мира обратилась в труху. Целиком свой сон она припомнить не сумела, но была почти уверена, что несла ценнейшую картину в какой‑то прекрасный музей, уронила ее, рама сломалась, стекло разбилось, а сама она как‑то ухитрилась наступить ногой на полотно, хотя, возможно, этот сюжет был навеян кинофильмом, ведь сны – скользкие, словно угри. Когда она проснулась, сон как таковой утратил значение, однако она поняла, что эта картина вмещала все ее мысли о том, как она представляла себе устройство мира, это была ее реальность, а теперь картина уничтожена, и того гляди кто‑то придет, отыщет ее, обвинит в утрате этой картины, и тогда ее уволят.
Человеку вроде меня, то есть неверующему, трудно постичь тот момент, когда в сердце умирает вера. Коленопреклоненный вдруг внезапно осознает, что нет смысла молиться: никто не слушает. Или же попросту определенность постепенно размывается, пока сомнение одолеет надежду: человек все идет и идет вдоль реки, но засуха ее выпивает, и однажды остается лишь сухое русло, и нет воды, чтобы утолить жажду. Представить себе все это я могу, но не могу прочувствовать, разве что – как конец любви. Просыпаешься однажды утром, смотришь на того, кто спит возле тебя, тихонько посапывая. Привычный, до той минуты любимый храп – и вдруг думаешь: я больше не люблю ни тебя, ни твой храп. В “Деяниях апостолов” с глаз Савла спадают бельма – или что‑то похожее, “с его глаз спали как бы бельма”, говорится в переводе Библии короля Якова – это были бельма неверия, избавившись от них, он обрел ясность зрения и был незамедлительно крещен. Однако этот образ можно развернуть и в другую сторону: что‑то вроде бельм спало с глаз Рийи, и она ясно увидела, что ее реальность была неподлинной, была иллюзией. Ближе я подобраться к этой теме не смогу.
Она лежала очень тихо вплотную к пустой половине постели, которую прежде занимал ее возлюбленный. Рийя терпеть не могла биркенстоки, в которые вопреки ее протестам Д переобувался дома, но теперь рука не поднималась убрать сандалии с привычного места у другого края кровати. Оба они были настолько старомодны, что сохранили стационарный телефон, никогда не тревоживший их звонком. На автоответчике записали голос Д: “Это Рийя и Д, а вы кто?” – Рийя никак не решалась стереть запись. Если очень тихо лежать и отключить мысли, почти удавалось поверить, что сейчас он выйдет из ванны и заберется под одеяло. Но отключить мысли не получалось, и она знала, что он не вернется. С ней вот что случилось: она уже не думала так, как думала прежде или думала, что думает. Она понятия не имела, как и что ей теперь думать.
Рийя в суровом трауре почему‑то напоминала мне Вайнону Райдер, не чокнутую юную готку из “Битлджуса”
[77], танцующую в воздухе под славную музычку Белафонте, так что контуры тела расплываются, но скорее Вайнону из “Эпохи невинности”
[78], очень собранную и отнюдь не столь невинную, как может показаться с виду. В фильме Скорцезе – признаюсь, роман Эдит Уортон я не читал – Мишель Пфайфер играет женщину, отринувшую условности, устремившуюся к новой, современной жизни – и горько за это поплатившуюся: безмятежно-консервативная Вайнона Райдер ее обвела. Но если бы, напротив, героиня Вайноны Райдер поддалась зову новой жизни – и тогда в какой‑то момент она бы утратила свойственное ей понимание, как мир устроен и как следует быть, – такой Вайнона тоже могла бы стать в том фильме. И такой стала Рийя, переписанная мной Вайнона, более растерянная, опустошенная, чем когда‑либо случалось оригиналу, посреди открытого моря и без спасательного пояса.
Новым идеям непросто войти в мир. Новые представления о мужчинах и женщинах и о том, сколь много людей оказались между этими двумя определениями и нуждаются в новом словаре, который описал бы их и придал бы им видимость, придал бы возможность и дозволенность их существованию – эти идеи многие добрые люди развивали и отстаивали из самых лучших побуждений. А другие не менее славные люди, блистательные умы, та же Рийя З., приняли новый образ мыслей, усвоили его и трудились изо всех сил, внедряя эти идеи и добиваясь, чтобы они стали частью нового пути, которым пойдет мир.
