Золотой дом затих. Д постоял мгновение на втором этаже, перед отцовскими апартаментами. Эта дверь была закрыта, но соседняя дверь, за которой раньше была запасная спальня, а теперь гардеробная Василисы Арсеньевой, была распахнута, в лучах вечернего света переливались блестящие платья, множество полок были заполнены обувью с агрессивными шпильками. Это будет для меня проблема, проникли в его сознание слова с какого‑то неведомого корабля-матки, зависшего за пределами атмосферы, за линией Кармана, твои педали колоссальны, от тебя никакого толка, твои стопы чересчур велики, ненавижу тебя, твои ноги так велики
[45]. Да, Фэтс Уоллер, что ты говоришь. А теперь эти большие стопы его повели, по собственной воле, прямо в центр комнаты, где запах пачулей сильнее, чем где‑либо в доме, запах, который она принесла сюда, чтобы изгнать все прежние запахи, она, Василиса Арсеньева, молчаливая и высокомерная, словно кошка, оставляла свою метку всюду, где пройдет. И вот его руки тянутся к этим платьям, он зарывается лицом в пахучие блестки, вдох-выдох-вдох. Темнота вокруг отступает, комната наполняется светом, может быть, даже счастьем.
Как долго он там пробыл? Понятия не имел, столько эмоций стеснилось в груди, душа обратилась в вихрь смятения, и все же это было так прекрасно, прикосновение тончайшей ткани к щеке, изумительное ощущение – чего? – гламура, этого он не мог отрицать, как и то, что из этого следовало, что было естественным следующим шагом.
А потом Василиса встала на пороге, следя за ним.
– Могу я помочь? – спросила она.
“Могу я помочь”, таким тоном, словно это магазин, а она подозревает его в краже, так пассивно-агрессивно стояла там, так спокойно, даже улыбаясь слегка, не вздумайте относиться ко мне свысока, леди, “могу я помочь”, нет, вряд ли, ладно, он в ее гардеробной, он терся лицом о ее платья, это правда, но все же это неправильный вопрос. Может быть, всего лишь лингвистическая проблема, она могла заучить эту фразу по разговорнику, не очень‑то она разбирается в интонациях, когда вопрос задают таким тоном, он звучит враждебно, хотя на самом деле, может быть, кто знает, она спрашивает буквально, буквально хочет мне помочь, вот и спрашивает, не осуждает, не злится, действительно протягивает руку, чтобы помочь, не хотелось бы понять ее неверно, ситуация и без того непростая, и да, она подходит ко мне вплотную, обнимает меня и произносит еще одну фразу из разговорника: “Посмотрим, что мы сумеем сделать”.
Василиса принялась вытаскивать вещи и прикладывать к нему: “Это? Или это?” – спрашивала она и подбадривала: “Мы с тобой похожи формами. Сухощавые, так это называется?” Да, кивнул он, довольно точное слово.
– Сухощавые, сухие, – продолжала она, утвердительный ответ ее подбодрил. – Твоя мама, должно быть, была высокая и худая. Словно модель.
Он окаменел:
– Моя мать была шлюха, – сказал он и затрясся. – Она продала меня моему отцу и исчезла в Шлюхостане.
– Ш-шш, – сказала Василиса. – Ш-шш, довольно. Это в другой раз. А сейчас твой лучший миг. Примерь вот это.
– Не могу. Не хочу портить твои наряды.
– Не беда. У меня их так много. Снимай рубашку, натяни вот это через голову. Сам видишь, только чуточку туговато. Что скажешь?
– А это можно попробовать?
– Да, конечно.
(Хочется оставить их на минуту, предоставить им приватность, деликатно отвести глаза, выключить мою я-сам-и-есть-камера-в‑смартфоне или хотя бы отвести ее в сторону, вот площадка лестницы, вот ступеньки, ведущие вниз, в холл, где ныне, в результате переустройства, несла вахту собачка, якобы собранная из воздушных шариков, а со стены щерилась маринованная пиранья, слова любви переливались ядовито-розовым и зеленым неоном над входом, и вот парадная дверь отворяется. Входит Нерон Голден. Король вернулся в свой замок. Я смотрю ему в лицо. Он оглядывается по сторонам, недовольный. Он хочет, чтобы она вышла с ним поздороваться, где она есть, не прочла его эсэмэс? Он вешает шляпу и трость у входа в холл и зовет.)
– Василиса!
(Вообразите, как я-камера несусь наверх, прямо в ту комнату, где Василиса и юноша в ее одежде замерли, застигнутые его окриком, и она, Василиса, смотрит на Д и понимает, что он все еще боится отца.)
– Он убьет меня. Он непременно убьет меня. Господи!
– Нет, он ни в коем случае тебя не убьет.
Она протягивает ему его обычную одежду.
– Одевайся. Я его отвлеку.
– Как?
– Приведу его наверх…
– Нет!
– В спальню. И закрою дверь. Когда услышишь сильный шум, будешь знать, что можно безопасно уйти.
– Какой шум?
– Уж конечно ты догадываешься, какой шум. Нет надобности подробно объяснять.
– О!
Она остановилась в дверях, собираясь идти к Нерону.
– И еще одно, Д!
– Что?! То есть да, прости, что?
– Может быть, я не на тысячу процентов законченная злобная стерва.
– Да! Да! Разумеется! То есть нет! Разумеется, нет.
– Я тебе помогу.
– Спасибо.
Она заговорщически улыбается. На этом я завершаю сцену, крупным планом улыбка Моны Лизы, Сфинкса.
Позже.
Он заключил мир с Рийей, терпеливой, все понимающей, и вот они сидят с Айви Мануэль в ямайском ресторанчике на углу Хаустон и Салливан, пьют опасные коктейли поздней ночью. Или вообразим иначе: трое сидят вокруг простого круглого стола в совершенно темной студии, пьют (опасные коктейли допустимы даже в лимбе), мир не существует, ничего, кроме них троих сейчас, когда они обсуждают глубокие проблемы языка и философии. (Сознательная аллюзия: Жан-Люк Годар, Le gai savoir
[46], 1969, в главных ролях Жан-Пьер Лео и Жюльет Берто. Многие считают этот фильм чересчур дидактическим, но порой дидактика – именно то, что требуется.) Поначалу Д угрюмится, цитирует Ницше (автора Die frohliche Wissenschaft
[47]), который задает “Шопенгауэровский вопрос: имеет ли бытие какой‑либо смысл? – Вопрос, который хотя бы расслышат во всей его полноте не ранее, чем через двести лет”. Но постепенно женщинам удается его развеселить, приободрить, поддержать, утешить, и тогда, получив от него слабый кивок, настороженную улыбку, они принимаются мало-помалу посвящать юношу в словарь его будущего, того будущего, где местоимение “его” уже не будет его. Первостепенное, самое главное слово – “переход”. В музыке это модуляции, от одной ноты к другой. В физике – атом, ядро, электрон и т. д. переходят из одного квантового состояния в другое, поглощая или излучая радиацию. В литературе тоже встречаются пассажи, плавно соединяющие две темы или два раздела. В нашем же случае… в нашем случае это процесс, в результате которого человек навсегда приобретает внешние, физические характеристики гендера, с которым себя отождествляет, в противоположность гендеру, полученному при рождении. Этот процесс может включать, а может не включать такие меры, как гормональная терапия или операция по коррекции пола.
