Книга Дело Бронникова, страница 80. Автор книги Наталья Александровна Громова, Полина Вахтина, Татьяна Позднякова

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Дело Бронникова»

Cтраница 80

Ноги устают раньше, чем мысли.
Очередной проход — все так же
Там вещи разные растут.
Тут проросли столы и двери,
Тут печку кверху не измерить,
А тут живет и дышит стул.
И я сажуся на лету.
И я глотаю пустоту,
И ноги я переплету
Узлом. День где-то совсем далеко. Трехногий стол,
графин с водою.

В такие минуты я перечитывал написанное на ходу. Я уже чувствовал, что оно было пустоцветом, но мне еще не хотелось в это верить…

Это были странные стихи, наивные и кликушеские и неожиданные для самого автора.


В них мысль стремительна как выстрел,
Как шар земной пустой и быстрый
Рождалась. Бег и карандаш,
И я слежу ее, когда
Сквозь плоский зауми монтаж
Она прорвется белой искрой.
Тут старт. Сначала сухи строчки
Но вот в бессвязном сплаве слов
Истертых раковин кусочки
И глаз смеющиеся точки
На дне приметит рыболов
И держит сеть. Его улов
Пойдет на стол и будет наш.
Смотри, в котле вскипают буквы,
Темнеет, бухнут и тогда
Навар из крови или клюквы,
Навар из грязи видим вдруг мы
И опускаем карандаш.

Странен человек, когда он пишет. Это последняя, предельная духовная нагота — я никогда не решусь писать в чьем-то присутствии. Привыкаешь быть голым при женщине, но к этой наготе привыкать, пожалуй, не стоит. Я бы не хотел видеть себя со стороны. Почему это иногда оглянешься (именно оглянешься) на какую-нибудь совсем обычную вещь и вдруг становится стыдно. А впрочем, ну при чем тут стыд?


Тут смысл на ниточке висит,
Тут, издавна вертя ногами,
Бродил я тусклыми ночами
И пол как плот. Он как оплот
Вещей, явлений и событий —
Их быт совсем не так уж плох,
Особенно в моей орбите.
Они поднялись от земли,
Они стихами изошли…

Я вспоминаю себя тогда: вот худой и ощерившийся застыл на стуле, вот в кругу враждебных друзей говорю что-то жесткое, но неубедительное, вот вещи, обставшие меня.


Вот выпрямляюсь и расту я,
Вот я врастаю в их концерт.
Простое здесь прищурит глаз,
Окном и форточкой трещит.
То вдруг оно покрыто льдом,
То снова на дворе весна —
Оно постигло ход причин,
Пробрякав форточкой: «Ага!»
Помимо выхода вовне
Окно живет еще во мне…

…

Семь шагов вперед, поворот — и я у зеркала. Странно —

Я не увидел в нем свой профиль:
Законно или вопреки
Законам дня, законам крови,
Законам оптики прокис,
Прогоркл, протух, как ветра свист,
Мой вид. И вот большие брови
Поверх, подстрочные и вровень,
Хотят листами развестись.
Разведка бросилась в стекло —
Разметка комнаты на месте,
И только рамкой осеклось,
И мысли целиком не вместит.
И нос мой выглядит. И он
С боков и снизу искажен.

«Ага!» — буркнул я, добравшись до сущности. Было 24 августа 1927 года. Был день тяжелый своей незапоминаемостью, день, в котором все проходило мимо, день истертый как раковина.


Был день ненужный и пустой
С утра насыщен до отказа
Часов упорной суетой:
Порой в движениях и фразах
Какой-то чудился намек —
Но я понять его не мог.
Был день исчерпан до конца…
Трехногий стол, графин с водою.
И ночь казалася седою,
Давила холодом свинца.
Движеньем маятник пылал,
Таил размеренный восторг.
Я шел. И комната плыла.
И неизменен был повтор
Ее вещей. Дойдя до двери
Я верил (мне хотелось верить),
Что в полумраке, за спиной,
Гнездится мир совсем иной.
Что там отбрасывают вещи
Пустой покров привычных форм,
Что там железо и фарфор
Острее разнятся и резче,
Что та же вещь иначе ляжет
Трехмерность утеряв и тяжесть.
Я это думал. Но под взглядом
Вставали вещи прежним рядом,
Пространство мерили собой:
Казалось — прочный и скупой
Порядок их непоправим —
Они сильны, они бессменны…
И снова надвигались стены.
И снова выплывал графин…
…
Эта комната — груда страниц
Неокрепшего гнева и страха,
В этой комнате, что уронил свое детство и юность с размаху.
Этой вещью. Это больше, чем вещь.
Это год. Это даже эпоха.
Это стекол и двери похоть.
Это я (если только я есть)…

1930

Поездка в направлении сна

Поезд не двигается — Предчувствие.

Осенью 1930 г. автор пересек СССР в направлении ю-в. Он был приглашен штатным сценаристом на одну из окраинных кинофабрик. Путешествие было связано для него с рецидивом некоторых настроений…


…Из осени он въехал в лето.
Поездка, в сущности, была
Командировкой. И при этом
Сулила встречи и дела.
Скандировал: «Командировка!»
Неторопливо вспоминал
Каких-то женщин имена,
Осенних дней тупую ковкость,
Отъезда спешку, первый снег
И договора жирный росчерк.
И в потеплевшем полусне
Тяжелый поезд полз наощупь.
Был стук колес для смысла вреден,
Был с ударением на третьем.
Под этот стук немудрено
Втянуться в частоту дремот.
И сценарист в углу вагона
Уже без воли, незаконно
Существовал; над ним нависли
Обрывки образов и фраз
(но просыпаясь каждый раз,
Свои напыщенные мысли
Сознанья ясного кинжалом
Без сожаленья обрезал он).
Раздвинут смысл — и право, ловко, —
Двенадцать букв — командировка:
Так завершал Тиберий Гракх
Под рев ослов неутомимо
Свой путь в Испанию из Рима
И в кости с ликтором играл;
Так в гневном чаянье реформ
Суровый Лютер ехал в Вормс
И в Петербург, навстречу новым
Победам, — острый Казанова;
И Грибоедов — в Тегеран;
(И сценарист — почти туда же,
Не титулован и не важен,
Везет инерцию пера…
…
Неделя без Вас.
(…И дорога, как росчерк,
Гора — из земли выпирающий локоть:
Он выглядел, в сущности, очень неплохо,
Холодный на вкус и тяжелый на ощупь.
Мычали стада, вдалеке и с акцентом,
И сумерки падали как по команде,
И росчерк дороги…) Ваш образ бесценный
Возил я с собою в жилетном кармане…

1931

1…77787980818283…90
Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию
Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация