Помню из этого стихотворения только это первое четверостишие. Тематически оно строилось на противопоставлении творчества, ушедшего в глубь «грязной» действительности, и искусства (Далее — пропуск в тексте. — Авт.) искусства для искусства. Написанное под влиянием странно скрестившихся в данном случае Альфреда де Виньи (фр. романтик) и Мережковского, оно оказалось очень манерным и фокусно-надуманным, никогда мною нигде не читалось и приводится мною здесь лишь для полноты антисоветской грани моего творчества.
6. Крестовые походы
Ночь нахмурилась, точно старый колдун,
Тучи собирает гроза —
На далекий Восток снова идут
Рыцари великих…
<…>
Глубоко внизу плещет река,
Берег обрывист и крут,
Поросшие лесом глыбы скал
Нависли тяжелыми грудами.
С откосов горы бросает дождь
Потоков бурных каскады,
Громко ржут породистые лошади,
Вздрагивая под грома раскатами,
Бледные лики ярких зарниц
На стали старых доспехов.
Проходят суровые северные рыцари
Дикими плоскогорьями Чехии,
Развевая стяги своей далекой земли.
Как в турнире, радостный праздник,
Они поскачут к стенам Иерусалима
По берегу Малой Азии.
И там, на песке безводных пустынь,
Яростными толпами неверных,
Будут изрублены белые кресты
Гроба Господня сервов.
Увели их всех на дальний Восток
Эти великие…
<…>
Только немногие вернулись назад,
Уцелев от резни жестокой.
Но никто из них не умел роптать,
К благородной смерти привыкнув…
Да ведь это же молодой торговый капитал,
Искавший новые рынки!..
7. 28, 29 гг.
Каждого из нас ожидает будущее.
Сейчас — настоящее. То, что было — прошлое,
А все это — какое-то темное чудище
С редкими проблесками хорошего.
В памяти — окурки годов сбереженные,
Как то, что разбросаны по пыльным булыжникам,
Грязные, истоптанные и от солнца рыжие,
С горьким привкусом никотина тяжелого.
Маятник, кем-то в свое качание брошенный,
Сшивает дней шершавых рубище…
Сейчас — настоящее. Докуренное — прошлое,
А то, что шьет, — называется будущее.
8. Толпе
Мы с тобой сразимся рано или поздно,
И сбегутся волки на кровавый бой,
Коршун закружится над равниной грозной.
Рано или поздно — я сражусь с тобой.
Будет бой ужасен — середок не будет,
Разобьются копья, вынем мы мечи,
Лязг звенящей стали степь полей пробудит,
И оттенком красным заблестят ручьи.
Мы не можем оба быть здесь королями,
И не поделить нам всей сырой земли.
Спор наш неизбежный предрешен веками —
Никогда не буду я твоим кули.
Или ты пронзишь мне сердце молодое
Мускулистым бросом острого копья —
И в степи шакалы жадные завоют…
Или на аркане поведу тебя.
И взметнусь тогда я в небо…
<…>
Горделивым взлетом смелого орла.
Ты же поцелуешь рабски и покорно
Золотое стремя моего седла.
9. 29–30 гг. Проклятье войне
Был вечер осени поздней и теплой,
Был сад, раскинувшийся над рекою,
Переполненный цветущими левкоями
На клумб ароматных копнах.
Они были тихи и задумчивы
Под деревом на садовой скамейке.
Облака шли расплывчатыми змейками,
И небо становилось все лучше.
Он рукой обвивал ее плечи
И губами ее губы тонкие…
Луны дрожащая колонка
В спокойной воде отсвечивалась…
Издалека где-то лаяли собаки…
С неба накапанной кровли
Блестящие звезды скатывались,
Потухая у теплого горизонта
(здесь что-то пропускаю — не помню)
Был вечер осени поздней и теплой,
Был сад, раскинувшийся над рекою,
Переполненный цветущими левкоями
На клумб ароматных копнах.
Они были тихи и задумчивы
Под деревом, где стояли носилки.
Снаряды с шипением чиркали
По редким рассеивающим тучам.
Она гладила руками его волосы.
Гафиз ученый мудр и свят,
Он — верный сын Корана;
Гафиза чтит и стар и млад
По всей земле Ирана.
И в праздник верен он и в пост
Обрядам заповедным.
Он в обхожденьи добр и прост
И милосерден к бедным.
Но дивный путь твой, о Аллах,
Непостижим вовеки:
Творишь ты грозы в небесах,
Сомненья в человеке,
И тот, кто раз, как пряный плод,
Вкусит сомненье сердцем,
Возжаждав, ключ искать уйдет,
Простясь с единоверцем.
Но чуть шестой десяток лет
Гафиза тронул снегом,
Наруша скромности завет,
Он вдруг предался негам.
Сменил он тихую мечеть
На шумный круг веселья,
Он поцелуи начал петь,
Вино и бред похмелья.
Он снял одежду мудреца,
Смешался с грешным миром,
Морщины старого лица
Разгладил жирным пиром.
И не стыдился простереть
Хмелеющие ноги
И пьяным спать, и пьяным петь
В кофейне на пороге.
Гафиза в ужасе клянет
Приверженец мечети;
Но друга видит в нем народ,
И с ним играют дети.
И там, где он, — вино, и смех,
И звон монет на блюде…
— Великий грех, Великий грех, —
Потупясь, шепчут люди.
Гафиз смеется над ханжой
И говорит за чашей:
— Не ждет ли нас конец пустой
В летучей жизни нашей?
Мы все умрем в урочный час
Истлеем в комья глины
И будет юный внук из нас
Лепить свои кувшины;
Так прежде, чем во гроб сойти,
К червям на новоселье, —
Друзья, срывайте по пути
Цветущее веселье.
И пойте, чтоб, услад полно,
Дышало сердце звучно,
И — пейте: резвое вино
С весельем неразлучно!
Когда б ты знала, жизнь моя,
Как ты давно меня пленила,
Как с детских дней душа моя
Одну тебя боготворила!
Дитя — шести, я помню, лет, —
Уж ведал я твои услады,
Лобзать любил твой звонкий след,
Шептать Жуковского баллады;
И школьником, когда урок
Еще к утру не затвердив мой,
Уж пару самодельных строк
Я храбро клеил жидкой рифмой —
Да, я был твой, но в этот час,
К тебе от книг удрав ослушно,
Подругу лишь пустых проказ
В тебе любил я простодушно.
Когда ж мужать пришла пора
И мир страстей предстал загадкой,
Ты полюбила вечера
С зеленой лампой, за тетрадкой,
Ты нежной стала мне сестрой,
Моей наперсницей в сомненьях,
И был мой ум храним тобой
В опасных юных увлеченьях;
Ты мне шептала: «Ты поэт»,
И верил я высокой лести,
И пылкий дал тебе обет,
Как перстень клятвенный невесте.
И что ж? Теперь — не весь я твой,
Прости мне, Муза, я изменник,
Я низкой суеты земной
Полсердцем невозвратный пленник.
— Ах, Муза, Муза, не забудь,
Как трудно жило это тело,
В какие годы крепла грудь
И горло детское твердело:
Тот мир, убогий как вертеп,
Мы изживем, но не забудем,
И горько помним мы, что хлеб
Превыше песен нужен людям.
И вот — вся жизнь раздвоена:
Искусству — час, а день — заботе:
Зовет нас нищая страна
К сыновней, будничной работе.
Так надо, Муза. Не ревнуй
Меня к той жалкой жизни грубой,
Вернись, — как прежде поцелуй
В иссохшие от прозы губы:
Кого твой, Муза, кроткий взгляд
Хоть раз отметит в колыбели,
Тому без песен — ни отрад,
Ни веры, ни любви, ни цели.
