В перелете отставшая птица,
Инстинктивно летящая ввысь, —
Я последний израненный рыцарь,
Не клонящий усталой главы.
Всё мое — в отлетевшем минувшем,
В настоящем — всё чуждое мне;
В нем, в котором мне откликов нет,
Голос мой отдается всё глуше.
И наследия страшные влиты
Мне в артерий бегущую кровь
Строем предков моих именитых,
Пропадающем в гуще веков, —
Всю надменную гордость сеньоров,
Повелителей ленных земель,
Я роняю презрительным взором
Настоящего скучной зимы.
И от мурз, царедворцев Батыя,
Покорявших застойную Русь,
Не в Руси уже и не в России
Я ухватки былые беру.
Я не знаю — вот этот ли канцлер,
Или этот, мальтиец прадед,
Дали мне эти тонкие пальцы,
Синих вен чуть намеченный след.
Или тот, декабрист и гвардеец,
Под Нерчинском дробивший руду,
Сделал так, что октябрьский месяц
Для меня самый гадкий в году.
Мне хранит изжелтевший пергамент
Твердый росчерк далеких царей,
Говорят об отцветшей поре
Строки старых, заброшенных грамот,
Я люблю всё, что дышит ушедшим,
Всё, что прошлого носит намек, —
Роковые турнирные встречи
Под шуршанье атласных знамен,
Времена, когда в залах Растрелли
Свет кенкетов ложился от свод,
Когда юный престолонаследник
Танцевал с моей бабкой гавот,
Когда он же, уже император,
К молодой интересной вдове
Приезжал, зимнею ночью спрятан,
Под гербами придворных карет,
Когда ласками жил Казанова,
Знали только орлы Сег-Татар;
Когда в жизни были красоты,
Когда мир был прекрасным закован.