Поддерживала тесные связи с проживающим в Ленинграде католическим духовенством. Собирала регулярно у себя на квартире антисоветски настроенных лиц, в том числе членов к.р. организаций и мистико-спиритуалистических групп черно-масонского направления.
На следствии виновной себя не признала, изобличена показаниями других обвиняемых. Постановлением Выездной сессии ОГПУ в ЛВО от 17́/́VI 32 г. приговорена к высылке в Казахстан на 3 г., считая срок с 20́/́III 1932 г.
Приложение: переписка на 3 листах. (переписка отсутствует. — Авт.).
Пом. нач. СПО ОГПУ Андреева
Оперуполномоченный Я. Зорин
Никаких сведений, ничего, кроме этой справки и упоминания в обвинительном заключении по «Делу о контрреволюционной организации фашистских молодежных кружков и антисоветских литературных салонов», о человеке по имени Элеонора Иосифовна Петкевич-Пильц нам найти не удалось.
Следователь Алексей Бузников
Неутомимый следователь Алексей Владимирович Бузников заслуживает особого разговора. Производительность его ужасающего труда была колоссальна. За четыре с небольшим года он провел несколько громких дел с огромным количеством арестованных, многие из которых были людьми авторитетными и известными. Но это не смущало его. Он горячо брался за каждое новое дело.
С конца 1931 года по март 1932-го он занимался обэриутами, лично допрашивал Даниила Хармса. Он вынудил напуганного Ираклия Андронникова написать показания, в которых были «изобличены» его товарищи: «Антисоветская группа детских писателей… которая сознательно стремилась различными обходными путями протащить антисоветские идеи в детскую литературу, используя для этого детский сектор Леногиза».
Еще не было закончено дело обэриутов, а уже на подходе возникло «Дело фашистских кружков и литературных салонов». 10 марта 1932 года уполномоченный А.В. Бузников снимал с гражданина Михаила Дмитриевича Бронникова первый допрос.
В мае, когда писалось обвинительное заключение по этому огромному делу, Бузников уже вовсю работал над делом писателя-народника, близкого друга Блока и Белого Иванова-Разумника, который потом в своих мемуарных записках вспоминал:
«Особоуполномоченный секретно-политического отдела Бузников и следователь Лазарь Коган — молодые люди, которым в совокупности вряд ли больше лет, чем мне (Иванову-Разумнику было в это время пятьдесят пять лет. — Авт.). Они вполне корректны и вежливы (бывает при допросах и диаметрально противоположное обращение), вполне осведомлены в своей специальности — программах разных партий, оттенках политических разногласий; гораздо менее знакомы с историей мысли — оба твердо убеждены, что Чернышевский был “марксист”; наконец — совсем беспомощны в вопросах философских, о которых, однако, пробовали говорить со мной в эту ночь. Вопросы были наивны, что возбуждало лишь улыбку. Так, например, один из следователей спросил меня — разделяю ли я “философское учение”, изложенное в Х томе собраний сочинений Ленина? А на мой отрицательный ответ — сделал заключение: “Значит, вы — идеалист, а не материалист?” Когда же я ответил, что я — не метафизик, а материализм и идеализм одинаково метафизические течения, то этот элементарный ответ оказался для обоих следователей настолько непонятным, что впредь они уже не возобновляли бесед со мной на подобные темы»
[206].
Уже немолодого Иванова-Разумника, сидевшего еще в царских тюрьмах, арестовали среди ночи, застали его за писанием мемуаров, где он пытался осмыслить свое народническое прошлое. Его раздевают догола, фотографируют, кидают в переполненную камеру. И спустя несколько дней в наручниках приводят в кабинет. «Два следователя, Бузников и Лазарь Коган, — вспоминал Иванов-Разумник, — ждали меня в самой большой комнате из следовательских, в кабинете начальника ДПЗ, — вероятно, ради почета и “глубокого уважения”. Я имел удовольствие просидеть с ними в этой парадной комнате до пяти часов утра, после чего мог вернуться в свою камеру и заснуть на часок-другой до возгласа “Вставать!”. Особоуполномоченный Бузников, он же — следователь, производивший у меня обыск, надо полагать, прекрасно выспался днем; мне же пришлось проводить вторую бессонную ночь подряд. Тут я понял, почему все допросы ГПУ происходят по ночам: игра на утомлении и нервах допрашиваемых».
А дальше как по писаному. Промучив его еще третью ночь, они требуют от него написать заявление:
«Я, Иванов-Разумник, являюсь идейно-организационным центром народничества; вокруг меня за последние годы организационно группировались следующие правые и левые эсеры…» Дальше шел составленный следователями (за все время «допросов» они ни разу не предложили мне самому назвать какое-либо имя) список пяти-шести имен, весьма фантастически скомбинированных… Разумеется, следователи прекрасно знали, что никакой организации не было; однако — position oblige. Раз начальство велело, то найти необходимо»
[207].
Собственно, эта модель была везде одной и той же. Сначала разговор о взглядах и собственной деятельности, потом под это подкладывалась идея о том, что этот человек или состоял, или был создателем антисоветской, контрреволюционной организации. Никаких оснований было абсолютно не нужно.
Вслед за делом Иванова-Разумника два «просвещенных» следователя стали «работать» уже в большой группе над делом «словарников», по которому было арестовано множество ученых и даже академиков
[208]. Другое его название — «Дело Российской национальной партии». Наряду с крупными учеными здесь были музейные работники, краеведы, врачи, агрономы. Так как дело было очень большое, по нему было арестовано более тридцати пяти человек, то были подключены дополнительные силы из московских чекистов. Его вели с сентября 1933-го — по начало 1934 года.
Объединяло все эти дела одно — арестованные принадлежали к кругу интеллигенции прежнего воспитания и образования. По воспоминаниям заключенных известно, что в эти годы еще не применялись методы физического воздействия, на подследственных давили психологически. Допросы были в основном ночными, и главное — следователь пытался с первых же допросов запугать жертву и сделать ее сговорчивой.
Жизнь следователя Бузникова, сломавшего столько судеб, а кого-то просто погубившего, открывалась нам постепенно. Основным источником стало его личное дело из архива санкт-петербургского Комитета по образованию
[209], так как закончил он свою жизнь директором ленинградской школы. История его жизни демонстрирует, как иногда люди из чекистской системы выходили в обычную человеческую жизнь, что-то там делали, а затем снова ныряли обратно. И никогда не теряли связь с органами.
