Окончив гимназию в 1913 году, Татьяна Михайловна начала работать на канцелярских и бухгалтерских должностях в различных петербургских учреждениях, а после октября 1917 года — в Комиссариате продовольствия 2-го городского района Ленинграда: сначала в секретариате, а затем заведующей врачебным подотделом. В 1920 году была переведена в 3-й Пункт охраны материнства и младенчества («матмлада»), где и прослужила двенадцать лет — до самого ареста.
В Студию художественного перевода М.Л. Лозинского Т.М. Владимирова пришла в конце 1919-го или в начале 1920 года. Во всяком случае, в дневнике другой студийки, А.И. Оношкович-Яцыной, есть запись от 9 мая 1920 года о том, что она сделала вместе с Т.М. Владимировой какой-то перевод, вызвавший похвалу Чуковского.
Собрания проходили в квартирах студийцев, и чаще всего — в большой профессорской квартире Владимировых на проспекте 25 Октября, 22–24 (угловой дом с ул. Желябова, 14). Там же отмечали общие праздники.
Татьяну Владимировну все любили за ее терпимость, скромность, несомненный переводческий талант. Перевод Т. Владимировой сонета Эредиа:
Вакханалия
Внезапный слышен вопль, и сломана преграда.
То тигры вырвались и, ярости полны,
Ворчат и прыгают, и, ими сметены,
Вакханки в бегстве мнут долины винограда.
Кусая черный грозд, безумная менада
Струит багряный сок на полосы спины
И брюха белые зверей, что сплетены
И опрокинуты на грязь и пурпур сада.
К телам поверженным ползут со всех сторон
И чуют хищники, дыша тяжелым жаром,
Еще краснее кровь под золотым загаром.
Но бог, неслыханной игрою опьянен,
Взметая легкий тирс, на самку, в буйстве диком,
Самца рычащего натравливает криком
[141].
Для нее эти занятия были глотком воздуха, тяжелая атмосфера бухгалтерий и канцелярий советского образца наводили на нее тоску. В кругу «шерфольцев» она имела прозвища Диана, Единственная женщина герцога Шерфольского. У Лозинского сохранился шуточный сонет Татьяны Владимировой:
Папе крестному
Гордыня герцогства, державный повелитель,
Единовластный вождь, кем славится народ.
Ряд верных подданных покой твой стережет,
Ценою жизни он отдаст твою обитель.
Ответ вам, дерзкие: в безумстве не хотите ль
Грозить, что свергните наш царственный оплот?
Ужель когда-нибудь наш цепкий хоровод,
Шерфольцы, разомкнет враждующий воитель?
<…>
Диана, Единственная женщина
[142]
20 марта 1932 года в квартире Владимировых произвели обыск.
Протокол
На основании ордера полномочного представителя ОГПУ в ЛВО за № 1130 ́20 марта 1932 года произведен обыск в доме № 22́/́24, кв. 75 по проспекту 25 Октября у гражданки Владимировой Татьяны Михайловны в присутствии управдома т. Смилги. Согласно данным задержаны: гр-ка Владимирова Татьяна Михайловна. Взято для доставления в ПП ОГПУ в ЛВО следующее (подробная опись): письмо Пушкина, бумажные деньги царского образца.
Опечатано: комната Владимировой Татьяны Михайловны.
Сотрудник ПП ОГПУ в ЛВО
<подпись неразборчива>
Бумажные деньги царского образца можно было в то время найти практически в любой квартире. А вот что за письмо Пушкина изъяли сыщики в квартире Владимировых, представляется неразрешимой загадкой.
По этому поводу можно высказывать любые предположения, и позволим себе некоторые из них: 1) Семья Итцегсонов жила в небольшом городке Порхове Псковской губернии уже в пушкинские времена. Город находится в 160 км от имения Пушкина Михайловского по дороге в Петербург. В одну из своих поездок Пушкин мог задержаться в Порхове и оставить Итцегсонам письмо или записку; 2) Кто-нибудь из просвещенной семьи Итцегсонов мог купить или получить в дар письмо Пушкина от своих порховских родственников или знакомых; 3) Пушкин был хорошо знаком с графами Шереметевыми. М.В. Владимиров мог получить письмо Пушкина в дар от А.Д. Шереметева, когда был главным дирижером его оркестра. Скорее всего, все три разгадки неверны, но, не зная содержания письма, можно без конца соревноваться в изобретении всё новых и новых версий. Подождем археологических и историко-филологических раскопок в исполнении архивистов петербургского ФСБ.
В допросах Владимировой появляются рассказы о разыгранных в кружке Лозинского пьесах, о которых другие подследственные не говорили.
…В кружке писались и разыгрывались свои пьесы, тематика которых была также далека от современности. В этих пьесах были люди дворянско-монархического происхождения, изнывающие от ничегонеделания, влюбляющиеся и путешествующие. Такие пьесы, как «Шептала» и др., носили чуждый, неприемлемый для советского искусства контрреволюционный характер, преследовавшие одну и ту же цель — отгородиться от современности, оторвать от сегодняшних задач членов кружка, воспитать их во пьесах: «Шептала», «Все мы жаждем любви», «О Мэри Пикфорд» и др. названия, которых я не помню. К пьесам лиц перешли не сразу, начав устраивать постановки с шарад. Игра этих пьес происходила на квартире у Бронникова, у Лозинского, у меня и у Малкиной.
Татьяна Владимирова была осуждена за антисоветскую деятельность и получила статью 58–10. Признала себя виновной. Рыжкина-Петерсен рассказывает, что ее приятельница боялась и ждала этапа. Но в приговоре от 17 мая 1933 года говорилось:
Постановлением тройки быв. ПП ОГПУ ЛВО от 17 мая 1933 года Владимирова Т.М. лишается права проживать в 12 п. п. и Уральской области сроком на 3 года, считая срок с 20 марта 1932 г.
Все-таки не лагерь, а ссылка. Место, которое избрала Т.М. Владимирова, — небольшой старинный городок Любим, расположенный на востоке Ярославской области при слиянии рек Обноры и Учи. Население Любима составляло в это время чуть более пяти тысяч человек.
После кипящего культурной жизнью Ленинграда жизнь в Любиме казалась Т.М. Владимировой тягостной. Ее выматывала рутинная работа счетоводом в инвалидной артели и не оставляла мысль об умершем в Ленинграде вскоре после ее ареста отце.
После отбытия срока высылки Т.М. Владимирова вернулась в Ленинград. Найти службу в городе оказалось невозможным, и ей пришлось уехать в село Хутынь Новгородского района, где она устроилась бухгалтером подсобного хозяйства в Психиатрической больнице.
В начале мая 1939 года Т.М. Владимирова подала в отдел частных амнистий ВЦИК СССР просьбу о снятии судимости:
