- А теперь я покончу с ним, - грозно нахмурившись, прошептал Калигула и, схватив локоть сестры, сильно сдавил его.
- Ой! Отпусти, Гай. Мне больно, - простонала Агриппина, пытаясь высвободить руку. - Прости меня, я не хотела…
- Ты его любишь!
- Нет, нет!
- Этого слащавого щеголя! Тибериевский выкормыш, он хотел похитить тебя у императора! А если я ему позволю, то он украдет у меня и трон! Но!
И в его «но» прозвучала недвусмысленная угроза.
- Нет… это не так… я не люблю его… не волнуйся, Гай.
- Во имя Геркулеса, мои сестры должны принадлежать мне, любить меня одного! Вы не должны любить даже своих мужей. Я поступлю с тобой, как поступил с Друзиллой, от которой прочь прогнал ее мужа, Кассия Лонгина. Ливию разведу с ее Виницием. И горе тому, кто будет противиться моей воле!
С искаженным от ярости лицом он пошел дальше, бормоча под нос:
- Шут! Комедиант! Он вздумал носить при себе таблетки с противоядием! Как будто существует средство от гнева Цезаря! Дурак! [II]
Тем временем процессия приблизилась к храму Зевса Громовержца, окруженному плотной толпой народа. Расталкивая тех, кто стоял на пути, преторианцы освободили широкий проход для императора и его свиты.
Внутри все было готово к празднику. Голубым дымком курились благовония и фимиам. Возле алтаря лежали венки, преподнесенные горожанами.
Член коллегии жрецов почтительно поклонился Калигуле, которого сенат недавно произвел в сан Великого Понтифика
[108].
Вольноотпущенник Калисто возложил к алтарю Божества золотой венок от Цезаря и серебряные венки его сестер, приготовленные для посвящения в храм. Сбоку от алтаря стоял Тиберий Друз Гемелл, глава юношества, недавно принесший венок от всего всаднического сословия.
Тиберию Друзу Гемеллу, сыну Тиберия Друза, как и сестре Германика, Ливии, исполнилось девятнадцать лет. Он был строен и миловиден. Его непроницаемо черные глаза нравились многим женщинам из высшего общества.
Когда стихли радостные возгласы, вызванные появлением Цезаря и его подарками Зевсу, Тиберий Гемелл, приложив левую руку к груди, а правую подняв над головой, громко крикнул:
- Славы и здоровья божественному императору Гаю Цезарю Германику Августу!
- Здоровья… да, здоровья! - нахмурившись, прошептал Калигула и свирепо добавил:
- Средство против Цезаря?!
Он приблизился к прицепсу юношества и, саркастически взглянув на него, произнес:
- Мне сказали, что ты, неблагодарный Тиберий, которого я так опрометчиво усыновил, принимаешь пилюли с противоядиями. Ты что, не доверяешь мне?
- Ох… да уберегут тебя боги от таких мыслей! - умоляюще сложив руки, воскликнул Тиберий, побелевший как полотно. - Я принимаю только те пилюли, которые Карикл мне назначил от кашля.
Словно в подтверждение своих слов, он вдруг сильно закашлялся. В ответ Калигула как-то странно усмехнулся:
- Ладно, ладно! Нет средства против Цезаря… только против кашля.
Он повернулся к сестрам и спокойно объявил:
- Перед обедом мы идем в городской парк.
И вслед за преторианцами направился к выходу из храма. В это время Агриппина подошла к Друзилле и вполголоса попросила ее заступиться за кузена.
- Гай послушает тебя. Ты единственная, кто может спасти бедного Тиберия.
Друзилла обещала сделать все возможное, чтобы предотвратить несчастье. По ее мнению, гнев брата должен был скоро угаснуть, и тогда осторожными, мягкими увещеваниями, которые всегда оказывали благотворное влияние на Цезаря, можно будет выручить Тиберия Гемелла. Поспешив за Калигулой, Друзилла ласково обняла его и стала умолять не сердиться на юношу. Но, увы, ее старания были тщетны. Более того, неожиданно рассвирепев, император обвинил сестер в том, что они настроены против него. В конце концов, Друзилла не выдержала и с досадой сказала:
- Ты сегодня плохой. Сначала кричишь на меня, а потом хочешь, чтобы я верила в твою любовь! Больше никогда не буду верить тебе!
А когда Калигула нежно погладил ее руку, она прошептала:
- Хочу вернуться к Кассию, к своему мужу.
- Что?! Во имя всех земных богов! - взбеленился Калигула. - Ты хочешь, чтобы я задушил тебя собственными руками?!
Он взял под локоть Ливиллу и, обернувшись к остальным, сообщил, что они возвращаются во дворец Тиберия.
Войдя в атрий, он пропустил женщин вперед и, подозвав преторианского трибуна, дежурившего в этот день на Палатине, прошептал несколько слов ему на ухо.
Приказ был настолько необычным, что трибун отшатнулся и удивленно взглянул на Цезаря, словно хотел спросить, не ослышался ли он.
- Ты меня не понял? Ты что, армянин, или я говорю на языке сарматов? Иди и выполняй.
Трибун молча поклонился и направился к храму Аполлона, видневшемуся невдалеке.
Три часа спустя Тит Флавий Веспасиан, наскоро пообедав и закончив все дела в табулярии, отпустил сопровождавшего его ликтора и покинул Капитолий. Спустившись к Форуму, он прошел через Карментальские ворота, миновал улицу Большой Клоаки и взобрался на вершину холма Авентин. Там, свернув на улочку Сульпиций, он обогнул храм Дианы Авентийской и вскоре остановился у скромного, но изящного домика, выстроенного в коринфском стиле.
Эдил постучал. Ему открыл остиарий.
- Ступай к Локусте, - сказал сановник, - и передай, что с ней желает беседовать эдил Тит Флавий Веспасиан.
Остиарий был прикован к стене длинной цепью, не пускавшей его из атрия и не позволявшей видеть то, что происходило за его пределами.
В ответ на слова Веспасиана дверь закрылась, и за ней послышалось удаляющееся позвякивание цепи.
Дверь отворилась снова и на пороге возник другой раб, который, внимательно оглядев гостя, провел его в таблий, украшенный яркими фресками.
Через несколько минут появилась Локуста.
Это была смуглая полная женщина, от нее исходил сильный аромат духов и благовоний.
Она была одета в белоснежную столу, очень шедшую к темному цвету ее кожи. Умащенное каким-то матовым косметическим средством, лицо хозяйки дома выглядело почти бесстрастным, но это лишь подчеркивало выразительность ее умных, проницательных глаз.
- Сальве, почтенный эдил! - произнесла она тихо, мягким голосом. - Чем обязана чести твоего визита? Локуста, скромная ученица великих магов и чародеев, слушает тебя. Усаживайся поудобнее, я к твоим услугам.
Тит Флавий Веспасиан приветливо кивнул головой и, усевшись на скамью, ответил:
