– Дорогие птицы, – начал он и еле подавил глупый, неуместный смешок. Дело было серьезное. – Простите меня. Это я дал Ястребам захватить землю, и мне очень, очень жаль. Но теперь я собираюсь забрать ее обратно, и мне нужна ваша помощь.
В лесу было тихо: то ли птицы не хотели иметь с ним дела, то ли просто нужно быть искусным волшебником, чтобы их вызвать. Нил медленно выдохнул, справляясь с разочарованием. И вдруг вспомнил, как в детстве он с мамой выходил к озеру перед закатом, и стрижи носились во все стороны, то низко ныряя к воде, то взмывая вверх – крохотные и быстрые, трепещущие крыльями. За деревьями садилось желтое солнце, и лучи освещали воду так прощально и сладко, что дух захватывало. Тогда Нил не сомневался, что вот так всегда и будет, но, похоже, ничто не бывает навсегда.
Эта мысль была очень грустной, и по всем заветам золотой магии надо было гнать ее подальше, но Нил не стал. Он вдруг почувствовал что-то новое, сильное, как щекотка прямо в сердце.
Кадет тогда сказал ему: «Ты увидел несовершенство мира». И вот сейчас, стоя в блеклом иссохшем саду, заваленном гнилыми яблоками, Нил видел его снова. Все на свете умирает и заканчивается. Его дома больше нет. Его семьи больше… Нет, не думать, не думать об этом. Его озеро теперь принадлежит другим. Те стрижи, которых он видел в детстве, давно сдохли, и их маленькие пушистые тела поглотила земля. Ничего из того, что он когда-то любил, не осталось.
Он так долго старался об этом не думать, не касаться даже краем сознания, быть веселым и полным надежды, только бы не думать, ни о чем не думать, но это ведь не помогает, верно? Мир не такое уж веселое место.
И все же… Легко любить жизнь, когда не знаешь, какой ужасной бывает и она, и ты сам, как ты можешь всех подвести и сколько потерять. И все же Нил любил ее даже такой. Даже стоя в умирающем саду, даже лежа с ножом в спине, – потому что жизнь прекрасна, и никогда, никогда не повторится, и пока она есть, – пусть хоть совсем немного, – все еще не так плохо.
Нил прижал руки к лицу и разревелся, уродливо и громко, с хрипом. На минуту он будто оглох, потом дыхание начало выравниваться, заложенный нос – дышать, опухшие глаза – открываться. Он выпрямился и снова повернул мокрые руки ладонями вверх.
– Я прошу, – сипло выдавил он. – Идите сюда.
Месяц назад Нил не поверил бы, что магия может получиться, если тебе грустно, это ведь против всех правил, но печаль отчего-то делала радость более острой, и золото скользнуло в руки без всякого усилия – так, будто это не сложнее, чем дышать. Мокрые ладони загорелись теплым золотом, крупинки взвились над ладонями тихо и легко, как искры над костром. А потом отовсюду вылетели стрижи.
Он понятия не имел, где они гнездятся, не видел и не слышал их ни разу, пока жил здесь, но сейчас эти маленькие птичьи тела на быстрых крылышках появились со всех сторон, будто прятались в каждой щели. Нил завороженно приоткрыл рот.
Птицы закружили вокруг него, издавая трепещущие горловые звуки, частый звонкий щебет, – Нил очень ясно представил, как пульсируют стрижиные горлышки. Разглядеть он не успевал – стрижи носились с головокружительной скоростью, проследить за их полетом было невозможно. И как они лбами не сталкиваются?
Но птицы не сталкивались – может, особо глубокими мыслителями они и не были, но свое летное дело знали блестяще. Нил опустил руки и запрокинул голову. Стрижи мгновенно перестраивали линию полета в зависимости от постоянно возникающих на пути препятствий. Зрелище было поразительное: сама жизнь, шумная и бестолковая, но определенно не лишенная смысла и направления. Нил улыбнулся и раскрыл ладонь. Стриж тут же спикировал на нее, царапнул цепкими лапками. Нил поднял ладонь к глазам.
– Чтобы во что-то превратиться, надо знать, как это выглядит, – негромко сказал он, поворачивая ладонь туда-сюда.
Стриж помогал разглядеть себя, как мог: прыгал вокруг своей оси, как заведенный. От этого рассмотреть подробности его устройства становилось решительно невозможно.
– Замри, – велел Нил, и стриж замер, глядя на него круглыми сердитыми глазками.
Нил изучил все: крохотные черные когти на розовых лапках, черный клюв с белым пятном вокруг, аккуратно, как чешуйки, уложенные перья. Вот тут до него и дошло, почему лесовик сказал, что создать еду с нуля у него не хватит умения. Судя по стрижу, вблизи все предметы и существа куда сложнее, чем издали: удивительные, созданные какой-то особой великой магией, с которой Нилу не тягаться.
– Спасибо, – тихо сказал Нил. – Лети.
Стриж вспорхнул с ладони и исчез в толпе собратьев. Нил закрыл глаза и попытался вообразить себя стрижом. Гомон вокруг не мешал, наоборот, легче было представлять. Торопиться некуда, без него спасение земли не начнут. Эта мысль так его насмешила, что Нил рассмеялся в голос, и этот взбудораженный детский звук будто подтолкнул магию, прокатился по телу – и разрешил превратиться.
Все произошло так быстро и легко, что Нил даже подумать не успел, просто как-то… изменился. Голова думала так же, но вот всего остального больше не было, и с непривычки он едва не грохнулся на землю: та резко надвинулась на него, но пушистые головы подпихнули его под живот и кое-как вытолкнули наверх. Паника прокатилась по телу, как истерический вопль на одной ноте, но Нил велел ей замолчать. Он вдохнул глубже, отметил, что воздух поступает очень странно, как будто строение внутренних органов совершенно изменилось. Ха-ха, ну почему «как будто». Он же теперь птица, а кто ж знает, как у них все работает внутри.
Нил отчаянно замолотил крыльями и набрал высоту. Ощущение было забавное: как будто бежишь изо всех сил, только не вперед, а почему-то вверх. Птиц вокруг он не понимал, их гомон по-прежнему оставался волной неразборчивого звука, но это, наверное, с опытом приходит. Так. Ладно. Лететь. Не удивляться. Удивиться и потом можно.
Он кое-как приноровился и полетел, припадая то на одно, то на другое крыло, ныряя вниз и взбираясь по воздуху вверх. Мир резко дергало, и Нил со смехом подумал: «Если б кто увидел такого стрижа в стае других, решил бы, что птица то ли глотнула кваса, то ли слегка сошла с ума».
Гомон вокруг стал громче и выше – частый пульсирующий щебет, и Нил каким-то краем сознания, о существовании которого даже не подозревал, понял, что птицы смеются. Его полет кажется им совершенно уморительным. Нил сжал клюв. Он бы тоже засмеялся вслух, но это умение лучше освоить как-нибудь потом, тут бы об землю не треснуться. И не напороться на ветку. Ой. Ой. Страшновато.
Нил постарался громко и четко подумать о том, что хочет попасть в большую деревню, где живет много людей. Надежда, что его поймут, была, в общем, почти нулевая, но иногда и такой достаточно: по сознанию прокатилось, как вспышка, ощущение того, что птицы уловили идею.
И они полетели.
Сказать, что это было приятно и весело, Нил не смог бы при всем желании. Крылья, которые он чувствовал как ноги, а не как руки, устали так, будто он мчался в гору, как заведенный, а гора все не кончалась. Снизу иногда угрожающе придвигался лес, а когда ты не привык видеть мир под таким углом, избежать встречи с верхушкой елки становится задачей почти невыполнимой. К счастью, его тут же начинала подталкивать под живот чья-нибудь голова, и путь продолжался.
