Финн просто стоял рядом. Сам он и думать забыл о замерзших ногах.
– Просто возвращайтесь на Восьмидесятую, а дальше на восток. Почти сразу будет поворот на Двести семьдесят первую. По ней поедете на юг до Семьдесят первой. За два часа доберетесь до Колумбуса. – С этими словами, махнув рукой, их спаситель закрыл окно и покатил дальше по дороге, не подозревая, с кем только что разговаривал.
Клайд и Бонни долго смотрели ему вслед, спрятав руки в карманы и не сводя глаз с надписи «Додж 4x4», намалеванной по трафарету на багажнике пикапа. Наконец грузовичок скрылся из виду. Бонни повернулась к Финну.
– Это правда, что ты бывший уголовник? – спросила она безо всякого выражения.
– Да. Правда, – ответил он, резко повернувшись и скрестив руки на груди, чтобы согреться. – И, как выясняется, я «сбежал» с милой, юной, беззащитной кантри-певицей, и меня теперь разыскивают! – Финн пнул шину «Блейзера» мокрым ботинком и поморщился, когда замерзшие пальцы заныли от удара. – Твою мать, а! – Он забрался в машину и захлопнул дверь, гневно глядя на Бонни сквозь лобовое стекло, словно бросая ей вызов. Но он знал, что не бросит ее здесь, и знал, что она это знает.
Бонни медленно подошла к пассажирской двери и забралась в «Блейзер». Машина успела прогреться, внутри было душно, хотелось поскорее ехать дальше. Но они сидели, не двигаясь. Бонни, что неудивительно, заговорила первой.
– Ты обещал рассказать про татуировку. Про свастику. Но не рассказал. Тебе не хотелось говорить, потому что тогда пришлось бы признаться, что ты сидел в тюрьме.
Это был не вопрос. Бонни довольно быстро сложила два плюс два. А говорила, что не сильна в математике. Когда Финн ничего не ответил, она попробовала зайти с другой стороны.
– Этот старик сказал, что ищут бывшего уголовника. Не сбежавшего. Значит, ты свой срок отсидел. Выехав из штата, ты не нарушил подписку о невыезде?
– Нет. Ничего я не нарушил. И я не обязан тебе ничего объяснять, Бонни.
Да, не обязан. Он вообще ничего ей не должен. Это она ему задолжала, причем крупно.
– За что ты сидел? – упрямо продолжила спрашивать она.
– Я убил известную кантри-певицу.
Бонни не засмеялась. Финн мог ее понять.
Шутка вышла несмешной.
– Сколько времени ты там провел? В смысле, в тюрьме.
Клайд вцепился в руль, пытаясь справиться с беспомощным отчаянием, от которого заныла грудь и вспотели ладони. Он не хотел говорить об этом.
Но Бонни хотела.
– Ну же, Клайд. Расскажи. Мою печальную историю ты слышал. Теперь я послушаю твою.
– Пять лет. Вышел полтора года назад, – сдался он. Ответ был коротким и отрывистым, как удар кнута.
Бонни на мгновение умолкла в замешательстве. Но молчание продлилось всего несколько секунд.
– И сейчас тебе двадцать четыре?
– Исполнилось в августе. Две восьмерки, помнишь? Хайль Гитлер.
– Это еще что такое? – оскорбленно прошипела Бонни.
Финн на это и рассчитывал. Он злился. Пусть и она тоже злится.
– Не заметила? У меня свастика слева на груди, а справа – две восьмерки. Н – восьмая буква латинского алфавита. Heil Hitler, HH, восемь-восемь. Арийское братство любит такие символы. И с моим днем рождения так удачно совпало. Круто, да? И удобно.
– За что ты сел? – вернулась к прежнему вопросу Бонни. Кажется, с Гитлером он перегнул палку.
– Мой брат ограбил продуктовый магазин. До сих пор не знаю, о чем он тогда думал. Я был в машине. Я не знал, что у него пушка, не знал, что он шел на ограбление. К несчастью для Фишера, у владельца тоже было оружие. И он умел им пользоваться. Фишера подстрелили. Он выбежал из магазина, успев, правда, нажать на курок. Не знаю, как ему удалось унести ноги, потому что у него была огромная дыра в животе. Я услышал выстрелы, увидел, как он упал. Дотащил его до машины и повез в больницу. Но он умер по дороге. А я сел в тюрьму. – Финн говорил отрывисто, без выражения, как будто все это ерунда, дело прошлое.
– Твой брат? – Голос Бонни звучал так же, как когда она рассказывала о своей сестре.
– Мой брат-близнец, – ответил Финн, не глядя на нее.
Но после нескольких секунд молчания ему все же пришлось повернуться. Бонни смотрела прямо перед собой, по ее лицу катились слезы, и она зажала рот рукой, словно пыталась удержать что-то внутри. Финн выключил зажигание, вылез из «Блейзера» и захлопнул за собой дверь. Он не мог иначе. Ему нужно было остаться одному. Хотя бы на минуту. Финн понимал, что должен был рассказать про Фиша сразу после того, как Бонни рассказала про Минни. Но он был слишком шокирован. Сходство между ними казалось странным, неправильным, даже фальшивым. Тогда Финн побоялся, что его рассказ будет выглядеть так, будто он пытается переплюнуть историю Бонни.
Фиш постоянно так делал. С тех пор как они научились говорить, Финн знал, что стоит ему чего-то достичь, как брат тут же попытается его превзойти. Если Финн доедал ужин, Фиш просил добавки, даже если уже был сыт. Если в бейсболе Финн разыгрывал двойной аут, Фишер из кожи вон лез, чтобы выбить хоум-ран. Брат следил за всеми его успехами, оценками, подружками. Когда Финн что-нибудь рассказывал, Фишер тут же отвечал: «Правда? А вот я…» Финна это бесило. Его раздражало все это соперничество. Фиш всегда был слишком энергичный и наглый. Никогда не отставал, пока не добьется своего. А Финн всегда ему уступал. Это было ужасно. Но ужаснее всего было то, что Финн очень любил брата и сильно по нему скучал.
За спиной раздались шаги Бонни. Снег скрипел под ее сапогами, она тяжело дышала. Финн вдруг заметил собственное прерывистое дыхание.
– Почему ты мне сразу не сказал?
– Я говорил, что у меня был брат по имени Фишер.
– Да, но о том, что он близнец… Финн, я… – Бонни не договорила. Похоже, ей было так же трудно подобрать слова, как Финну после ее собственного рассказа. Но она положила руки ему на талию и прижалась лицом к его спине.
Эта девушка умела удивить. Финн думал, что теперь, когда Бонни все знает, она станет обращаться с ним холодно. Сочтет предательством его нежелание поделиться своим собственным горем. Но вместо этого Бонни его обняла. Они долго стояли так на дороге в окружении бесконечной белизны.
– Он умер? – ошеломленно произнесла Бонни, не столько спрашивая, сколько утверждая, однако в ее голосе было столько неверия, что слова прозвучали как вопрос.
– Да. Умер. – Финн уже очень давно не оплакивал брата, но теперь его губы задрожали. Фиш умер, и это было намного хуже всего, что случилось потом.
– За что же тебя посадили? – глухо спросила Бонни, уткнувшись в его куртку, но Финн все равно услышал.
– За вооруженное ограбление. Для тех, кто впервые совершает преступление, максимальный срок семь лет.
