— А любовь?
— Я необычайно люблю себя. И этого, знаешь, хватает.
— Классик писал, что одинокий человек всегда находится в дурном обществе.
— Я душа дурного общества, — ответствовал Леонид Мартынович. — Э, да ты опять… Чего, жениться надумал?
— Упаси бог! — поднял руки Прошин. — Просто… подчас одному бывает тяжело. Одиночество — свобода, но и кандалы.
— Леша, одиночество — не только определение состояния, это категория философская. Но я не любитель философствовать. Голова пухнет. Я низменный эпикуреец и считаю одиночество оптимальной формой развеселого бытия. У меня куча знакомых, в том числе и женщин. Они развлекают, и развлекают неплохо. А надо побыть одному — чего проще? Выруби телефон и будь.
— Я о другом одиночестве… — сказал Прошин.
— А другого нет. Ну, а если откопается ненароком, знать его не желаю. И тебе не советую. Заведи себе веселых приятелей, Леха. Вроде меня. Жизнь пойдет — прелесть! Мы же в мире людей, и прозябать в мире людей в одиночку опасно! Охо-хо, парок-то как жжет! В следующую субботу обязательно меня с собой прихвати. Ну, банька, ну парец, а?!
— В следующую субботу вряд ли получится, — закинул Прошин удочку. — Над диссертацией надо корпеть. К октябрю я правдами-неправдами должен защититься.
— Почему именно к октябрю?
— Отец на пенсию собрался…
— Та-ак. Ясно. Обжираловка перед голодухой. Понял. — Поляков отставил бутылку в сторону. — Тебе требуется моя поддержка?
— Не откажусь. — Алексей неторопливо хлебнул кваску.
— Заметано, — отозвался Поляков. — Тащи манускрипт.
— А как расплатимся?
— Много не возьму. Во-первых, постоянный пропуск в этот райский уголочек…
— Заметано. Только ты с тренером…
— Тренера не обижу. Поищем для него по сусекам оригинальный сувенирчик. Дальше. Как там с анализатором?
Миттельшпиль диалога. Переломный момент. Кризис.
Если бы Поляков узнал, что анализатор погиб, Прошин мог бы встать, уйти и забыть нового друга навеки. Если бы анализатор пребывал в здравии, он мог бы навеки забыть о стране эвкалиптов.
— Анализатор зарубили, — проронил Прошин.
— Как?! — подскочил Поляков.
— А так! — весело сказал Алексей. — Тема себя не оправдала. Нам дают работенку куда лучше. Международное сотрудничество в области цветного телевидения. Труб на светодиодах пришло — весь склад завален…
И он рассказал Полякову розово-голубую легенду. Тот ерзал на скамейке от восхищения.
— Леха, так это же вовсе клад! — заключил он после последнего мазка, нанесенного на лучезарный мираж.
— Еще бы! — понимающе повел бровью Прошин.
— Да… Не кисло. Но ты осторожнее… Тут суммы. А ты под прицелом, балда. Никакого у тебя навыка маскировки и объединения вокруг себя полезных людей. Ты же не хочешь впасть в контингент откровенного уголовного сброда, имеющего перед собой УК и перелистывающего эту мрачную книжицу, теряя сознание от страха? Не хочешь? Тогда запомни слово мудрое: одиночки гибнут.
— Ну, знаешь, — сказал Прошин. — Мафию создать тебе не дадут, раз. Во-вторых, все эти идеи без позитивного начала. А это симптом по меньшей мере бесперспективности. Так что лучше без них. И безопаснее!
«Зря разошелся, — подумал он вслед за сказанным. — Надо играть в поддавки. Вот язык неугомонный…»
— Безопаснее? Идиот! — сказал Поляков, омывая из бутылки пивом голову. — Тебя раздавят. Не они, так… мы. Позитивное начало! Тебя воспитывали на так называемых честных принципах, и тебе просто жаль и лень отказаться от привычного и выдуманного не тобой. У тебя психология рыбки-прилипалы.
— А у тебя акулья психология?
— У меня акулья.
— Ну что же… Тогда прилипнем к тебе, — пошел Прошин на попятную. — Может, ты и прав. А если последует удивительная метаморфоза и я также превращусь в акулу? — Он усмехнулся и поднял на Полякова глаза. — Не испугаешься?
— Волк волка не грызет, ворон ворону глаз не клюет, — отозвался тот, тяжело дыша. — Как акулы — не уверен, но, по-моему, то же самое… Кто знает, Леха, может, за нами действительно правда? — добавил он и откупорил последнюю бутылку.
«Правда — это когда не ставят знак вопроса», — подумал Прошин, но промолчал.
В понедельник, на утреннем совещании, Бегунов объявил о закрытии темы. После окончания летучки Прошин вышел во дворик и призадумался. Идти в лабораторию и повторять там слова директора было неловко. Особенно его тревожил Авдеев — и стыдно становилось перед ним, и как-то боязно…
Только что отгремела первая весенняя гроза. В воздухе были разлиты ласковая дождевая прохлада и запахи пробуждающейся зелени, робким налетом подернувшей ветки деревьев. Лиловые, с розовыми прожилками червяки копошились в теплых лужах. Он постоял, вдыхая горький запах молодой березовой листвы, подумал о том, как незаметно промчалась зима, как вообще незаметен, ужасающе незаметен бег времени, и отправился в кабинет.
Сначала он хотел поговорить с Авдеевым. Эмоции остальных его не интересовали. Тот явился без промедления. Был он насторожен и хмур, будто заранее предчувствовал недоброе.
— Коля, — сказал Прошин с грустью. — Сядь… посиди.
— В чем дело?
— Вот, Коля… — Прошин бесцельно крутил на столе пузырек с чернилами. — Так вот и… живем. Сняли нашу тему. По приказу министра. Бегунов только что меня как обухом…
— А-на-ли-за-тор?! — Авдеев подскочил к Прошину. Нижняя челюсть у него дергалась. — Почему?! Я ведь…
— И медики от своей версии отказались, — горестно прибавил тот. — Представляешь, гады какие…
— Версия?! — Авдеев уже кричал. — Была версия! Я же нашел! Медики не знают! А ведь… это ты… — вдруг медленно произнес он. — Ты… меня заставил всех обмануть…
— Коля… — не на шутку перепугался Прошин, — зачем ты так? Я виноват, да! Но я же ради тебя… Это там… отменили! — Он указал в потолок. — Там-то смотрят с других позиций. С позиций плана, финансов…
— Я добьюсь. Сейчас к Бегунову… — Авдеев лихорадочно оправлял пиджак.
— Хочешь доказать, что ты гениальнее Глинского? — сощурил глаза Прошин. — Тогда опоздал. Заявление в загс уже подано… — И по изменившемуся лицу Авдеева понял: эта ложь решила в итоге все…
В кабинете стало тихо. Из коридора доносилось шарканье подметок, и кто-то, словно в насмешку, просвистел за дверью свадебный марш, прозвучавший в ушах Авдеева как марш похоронный…
— Почему я до сих пор на что-то надеюсь? — спросил он не то себя, не то Прошина. — Мне уже давно пора бы привыкнуть к этой непроходимой невезухе. А я? Кручусь, волнуюсь, все куда-то бегу, будто боюсь: обгонят… А не надо бежать. Того и обгоняют, кто бежит. А кто никуда не торопится, того не обгонит никто. Никто!
