Максим без труда нашёл у вокзала нужную маршрутку. Ехать, правда, пришлось с пересадкой, но через полчаса они уже вышли в Норском, в сотне метров от дедушкиного дома.
Максим с грустью осмотрелся. Людей на улице не было. В кустах взволнованно кричали воробьи. Они терзали ломоть вымокшего хлеба и лишь ненадолго отвлеклись от своего пира, когда Дима спугнул их тростью.
По небу тянулись жгуты серых облаков, и не удавалось понять, готовится вечерний дождь или же, наоборот, скудеют дневные тучи.
Сойдя с битого асфальта, Максим пошёл прямиком к дому, повёл всех по грязи. Приходилось наступать на кирпичные осколки и доски – они лежали здесь старым мусором и постепенно срослись в некое подобие гати.
Пахло помойкой.
Под осиной стоял пьяный, весь перепачканный мужчина. Он что-то бормотал, и густая слюна тянулась от его губ к зелёной куртке. Кристина посмотрела на него с нескрываемым отвращением.
Шли молча. Не знали, удастся ли заполучить глобус, да и вообще сохранился он или отправился на свалку вслед за остальным хламом из сарая. Впрочем, Максим надеялся на бережливость новых хозяев, так как глобус был красивый и, конечно, не самый дешёвый.
– Значит, продали, – заметил Дима.
– Могли.
– Тогда будем искать покупателя, – отозвалась Кристина.
Максим на всякий случай взял пять тысяч из денег, отложенных на фотоаппарат. Готов был выкупить глобус. Когда Дима предложил свою помощь, отказался от неё.
Дедушкин дом построили в конце девятнадцатого века, а к первой революции успели разделить на две части: в одной жили хозяева, Шустовы, а в другой – квартиранты. По словам дедушки, среди съёмщиков в основном были евреи, приезжавшие отдохнуть на Волге. Агафья, четыре раза прабабушка Максима, встречала их свежей выпечкой и травяным чаем.
К тому времени, как в доме поселился Максим, гостевая сторона пришла в запустение. На две расположенные в ней просторные комнаты уходило слишком много дров.
Отчества Агафьи дедушка не знал, а в остальном всех родственников называл полным именем. Гордился своей фамилией. И сына своего, Шустова Сергея Владимировича, любил. Заболев, ждал, что тот приедет. Когда боль и лекарства ввели дедушку в беспамятство, мама придумала говорить ему, что Серёжа приезжал буквально вчера, сидел у кровати и рассказывал дедушке о своих поездках по дальним странам. Владимир Георгиевич верил и радовался. А Максим стоял, оцепенев, в дверях и плакал.
Остановились у калитки. Во дворе никого не было. Кристина и Дима разошлись вдоль забора, надеясь высмотреть хозяев, а Максим остался на месте. Гнал от себя воспоминания.
Внешне дом почти не изменился. Новые владельцы покрасили его в зелёный цвет, подвели рамы белыми полосами, кажется, переложили металлочерепицу, но за каких-то шесть лет краска успела потемнеть, а местами облупиться, показав под собой старый коричневый слой, – словно грунты «Особняка на Пречистенке», в трещинах которого реставратор Савельев разглядел скрытую первоначальную картину Берга.
Максим прошёл вслед за Кристиной. Обогнул дом с западной стороны. Через зелень молоденьких берёз разглядел купола стоявшей неподалёку церкви Троицы. Там отпевали дедушку. Он и креста никогда не носил, и крещёным, кажется, не был, но церковь эту любил, заглядывал в неё по выходным. Собственно, в будние дни она почти не открывала своих ворот, и постоянного прихода тут давно не собиралось.
После семнадцатого года церковь отдали под сапожную мастерскую, и она долгое время стояла невзрачная, растрескавшаяся, но теперь, в отличие от церкви Успения, ожила: стены ей отбелили, купола подновили и выкрасили в чёрный цвет.
У дедушки было три сестры и брат. Они все умерли ещё до рождения Максима. Брат детей не оставил, а сёстры, выйдя замуж, сменили фамилию. Так что Шустов из всей семьи остался один – Максим. Правда, мама говорила о дальних родственниках, живших не то в Канаде, не то в Новой Зеландии. Отец как-то пытался с ними связаться, но из этого ничего не вышло. И дедушка умирал с грустью о том, что Шустовы все вывелись. Хотел бы и после смерти остаться здесь, возле семейного дома, но хоронить его пришлось за десять километров отсюда, на Осташинском кладбище.
Когда-то при церкви Троицы было своё кладбище, но его разобрали – плиты сняли, а гробы оставили гнить в земле. Вместо крестов высадили берёзовую рощу. Впрочем, роща ещё толком не разрослась, как её отдали под дачные участки. Максим с весёлой грустью увидел, что пока желающих построить дом на старых могилах не отыскалось и берёзы стояли нетронутые.
– Ну что? – спросила Кристина. – Может, позвать?
Максим напомнил себе, что нельзя отвлекаться на воспоминания. Не сходя с места, окрикнул хозяев:
– Есть кто дома?
В долгой тишине ждал ответа. Одновременно боялся и надеялся его услышать.
Никто не ответил.
Вернулся к калитке, возле которой уже караулил Дима, и позвал ещё раз. На соседнем участке вяло гавкнул пёс – даже не выглянул из будки, просто обозначил своё присутствие, не более того.
Максим рассчитывал в субботу застать хозяев, но ошибся.
– Будем ждать до вечера? – поинтересовалась Кристина.
– Может, они на выходные уехали, – Дима постучал тростью по забору.
– Нет, никого мы ждать не будем. – Максим привстал над калиткой, опустил за неё руку.
Нащупал щеколду. Дёрнул её за рычажок.
– Ты уверен? – с сомнением спросил Дима.
– Тебе лучше тут подождать.
– Ещё чего!
Втроём зашли во двор. Максим на всякий случай опять позвал хозяев.
Двор во многом изменился, и всё же было непривычно идти по нему с такой опаской.
На дальней стороне участка, сразу за огородом, виднелся старенький уазик – зелёный с проплешинами ржавчины. Рядом, прислонённые к нему, стояли листы шифера, а на крыше уазика возвышались два покрытых клеёнкой бидона. В остальном двор был ухоженным и расчищенным. Именно это напугало Максима больше всего.
Сарай остался на месте, но его обтянули пошловатым пластиком светло-коричневого сайдинга.
Заглянув в окно сарая, Максим в отчаянии стукнул по стене кулаком. Привычная захламлённость исчезла. Мама сказала, что спрятала глобус справа, под нижней полкой фанерного стеллажа, сразу за чугунной раковиной. Указания точные и понятные. Вот только теперь тут не было ни раковины, ни стеллажа. Аккуратные полки с инструментами, морозильник, какие-то ящики, мешки и, кажется, спуск в погреб. Больше ничего.
– Что будем делать? – прошептал Дима.
Ему было не по себе.
– Дождёмся хозяев, – так же тихо ответила Кристина. – Поговорим, может, они помнят, что сделали…
– Нет. – Максим понимал, что ожидание может затянуться. – Идём в дом.
– Что? – одновременно спросили Кристина и Дима.
