– Так, значит, маска поможет расшифровать письмо? – прошептала Кристина.
– Не знаю.
– «В глазах смерти увидишь мою жизнь». Нужно нацепить на себя маску и… посмотреть на шифровку? Так, что ли?
– Тише. Всё потом. Дай разобраться с Корноуховым.
– Разобраться?
– Тише, говорю.
Поляна перед ними была самой обычной: покрытой разнотравьем и частично вытоптанной. Жители деревни редко на ней задерживались – для пикников предпочитали зайти глубже в лес или вовсе отправлялись к одному из ближайших озёр. И всё же на поляне каждую весну кто-нибудь да восстанавливал костровище из кирпичей и двух-трёх новеньких чурок. Здесь жгли костры те, у кого не хватало времени для поиска более укромного местечка, или те, кого ограничивала в передвижении городская одежда и обувь.
– Думаешь, это твой отчим? – спросила Кристина, и ей не потребовалось уточнять, что она имеет в виду.
– Да.
– Так он все эти годы…
– Тихо!
– Прости.
Отчима не было слишком долго. Максим высчитывал, сколько тому при неспешной прогулке потребовалось бы времени, чтобы добраться до поляны. Пытался вспомнить, когда они сами вышли из дома. Испугался, что Корноухов уже прошёл тут до них. Или вообще использовал просеку как отвлекающий манёвр. Догадался о слежке. Показал им, что идёт в лес, заставил идти в обход, а сам быстро вернулся назад, в Клушино, и… Нет. Максим опять всё усложнял.
Решил ждать ещё пять минут, затем позвонить отчиму, и тут увидел, как он показался из-за деревьев.
Корноухов шёл спокойно. Никуда не торопился и явно не опасался слежки, даже не оглядывался.
Максим затаился и с негодованием подумал, что до сих пор слышит тяжёлое дыхание Ани. Потом, однако, убедил себя, что услышать его можно только вблизи.
Корноухов остановился у костровища, будто вышел сюда, чтобы расслабиться после тяжёлого дня работы – пожарить сосиски с хлебом, насладиться лесной прохладой, послушать птиц.
Поднял хворостину. Разворошил остатки прогоревших веток. Затем достал из сумки пакет. Стал перекладывать в него чёрные, отчасти влажные угли из костровища.
– Что он делает? – прошептала Аня так тихо, что Максим едва различил её вопрос.
Отвечать не стал.
Наблюдал, стараясь глубже спрятаться за обомшелым стволом берёзы.
Набрав достаточно углей, отчим неожиданно двинулся в сторону валежины. Пришлось резко опустить голову.
Максим посмотрел на лежавшую рядом Кристину. В её глазах не было страха. Только настороженность и… азарт. Кажется, ей нравилось происходящее.
Шаги приближались.
Судя по звукам, отчим успевал попутно обламывать с деревьев сухие ветви. Что-то искал в траве. Наверное, сушняк. Не находил его. Тут всё лежало мокрое, подгнившее.
Остановился шагах в десяти от валежины. Расстегнул сумку.
Слишком близко. Слишком опасно.
Горло сузилось, зачерствело. Приходилось дышать ртом. Будто там, в каких-то нескольких метрах, стоял не отчим, с которым Максим прожил столько лет, которому доверял свою маму и с которым без страха делил один дом, а сам Скоробогатов… Со всеми его чернобородыми головорезами, готовыми ломать пальцы, руки и лепить одну на другую прямоугольные метки ожогов.
Максим сосредоточился на звуках собственного дыхания. Старался дышать протяжнее. Нужно было успокоиться.
Наконец осмелился приподнять голову. Увидел, что Корноухов стоит к нему спиной. Отчим копал. Принёс сюда старенькую складную лопату. Алюминиевая ручка, штыковое полотно с нарезками, заменявшими зубья пилы. Они с мамой не раз брали её на пикник.
Выкопав неглубокую яму, Корноухов бросил в неё собранные на поляне угли. Стал выкладывать туда же какие-то бумаги.
Максим не отрываясь следил за его движениями.
В отчаянии вцепился в дёрн – увидел, как отчим достаёт из сумки маску Ямараджи. Как следом поднимает топор. Цельнокованый. С пластиковым покрытием на рукоятке.
Первым ударом обломил левый рог. Затем правый.
Максим не знал, как объяснить происходящее, но чувствовал, что должен это остановить. С маской погибнет последняя надежда расшифровать письмо. Максим уже привстал, когда в него вцепилась Аня. Она настойчиво мотнула головой и притянула его назад, к холодной земле. Отчим тем временем ударил маску по лбу.
Ямараджа поддался не сразу. Раскололся лишь после третьего удара. Обе половинки повисли на горизонтальной ручке, прикрученной сзади. На ручке болталась верёвка крепления. А ведь можно было раньше сообразить. «Глаза смерти». Это же так очевидно…
Шипящий гул в голове. Усталость. Тело, онемев, приросло к влажному дёрну. Тяжёлое сердце упрямо отсчитывало секунды безумия.
Расколотую маску вместе с обломками рогов Корноухов сгрёб в яму. Сверху наломал сухих веток. Достал из сумки пластиковую бутыль.
Парафиновая жидкость для розжига. Без запаха. С тугим колпачком. Мама всегда брала её на пикник.
Вылил всё, без остатка.
Чиркнул спичкой, проследил за тем, как она разгорится, и безучастно бросил её в яму.
Огонь хлопнул, словно ветер по расправленным для просушки простыням.
Максим не понимал, зачем Корноухову понадобилось сжигать маску. Ведь если он догадался, что Шустов-старший просил заглянуть именно в глаза Ямараджи и там обещал показать свою жизнь, то… Нет. Значит, отчим уже вскрыл шифровку. И теперь делал всё, чтобы её тайна осталась с ним.
Максим извёлся. Не мог лежать на месте, но чувствовал, что лучше оставаться незамеченным. Да и что ему оставалось? Броситься в драку? Потребовать объяснений? Поздно. И рискованно.
Корни дёрна всё глубже прорастали в его тело. Затягивали в недра затхлой почвы. Замедляли, остужали кровь. Лишали дыхания и сил.
Корноухов не отходил от костра. Следил за тем, как огонь пожирает подготовленное ему подношение.
Чуть позже отчим позвонил кому-то и с нескрываемым довольством произнёс одно-единственное слово:
– Сделано.
Отчитавшись, постоял ещё несколько минут возле огня. И, едва тот ослабел, отправился назад, к просеке. Даже не оглянулся.
Максим сорвался с места, когда спина отчима ещё виднелась среди деревьев. На этот раз Аня не смогла его остановить.
Максим отчаянно искал, чем разворошить костёр.
Вырвал из куста пузыреплодника тонкий прут. Понял, что так ничего не добьётся.
Подхватил с земли влажную осиновую ветку. Стал выковыривать из ямы угли. Когда палка сломалась, начал распинывать костёр кроссовками. Делал это молча, сосредоточенно. Лишь изредка поглядывал в сторону удалявшегося Корноухова.
