Ане, напротив, было интересно узнать, чем закончилось расследование краеведа, и она с интересом взялась читать следующий отчёт, отправленный маме Максима семнадцатого мая.
– Неделю назад, – удивилась Аня.
– Да, через два дня после того, как пропал Погосян.
– С ума сойти.
– Что?
– Прошло только чуть больше недели, а кажется, что целая вечность.
– Да уж…
– Читай, если что-то интересное, – попросила Кристина.
«Катя, что-то я не очень понял твоё „Будь осторожен“. Ты не могла бы писать конкретнее? Ты же вроде говорила, с картиной всё чисто и проблем не будет? Может, наконец скажешь, откуда она у тебя?
Я так понимаю, без Шустова тут не обошлось? У меня вообще складывается неприятное впечатление, что я иду по тропе, которую уже давно проторил кто-то другой. Почти по всем документам в архивах передо мной в списке непременно значатся Покачалов и Сальников. Везде пахнет „Изидой“. Нет, я не против. Но, может, есть возможность чуть облегчить мои поиски? Знаю, Сальников давно пропал, но что там с Покачаловым? Почему не поговорить с ним? Он мог бы поделиться старыми данными.
А Егоров? Этот тоже из „Изиды“? Хотя вряд ли. Покачаловские запросы все девятого и десятого года. А этот запрашивал документы уже в двенадцатом».
– Егоров… – выдохнул Максим.
– Что-то не так? – поинтересовалась Кристина.
Максим прочитал ей отрывок из письма и сказал, что именно такая фамилия была у доцента, который заменил их преподавателя в университете и который, скорее всего, вывел людей Скоробогатова на Олега Шульгу.
– Думаешь, это тот самый Егоров? Фамилия распространённая.
– Может быть.
Следующее письмо краевед отправил в этот же день, поздно ночью.
«Кать, я тут немного продвинулся. Вообще, честно говоря, история становится всё более любопытной.
Я добрался до записей Александра Богданова. Он был предводителем дворянства в Зарайском уезде. Суть в том, что ему в жёны досталась Олсуфьева, одна из правнучек Голицына, а с ней, соответственно, и часть коллекции из особняка на Девичьем поле. Они в начале двадцатого века продали почти все полотна, а перед продажей составили опись, где указали год, имя художника и тому подобное. Заодно указали детали бытования – из того, что знали сами и нашли в документах. Тут-то самое интересное.
Богданов пишет, что в доставшейся ему коллекции было три картины, которые князь Голицын купил в девяностые годы восемнадцатого века напрямую у Алексея Ивановича Затрапезного. На одной из картин вроде как был особняк, некогда принадлежавший этому Затрапезному, где в гостях, за пару лет до его продажи, успел побывать Голицын. Знаешь, что получается?»
– Что-то я запуталась, – Аня отчаялась запомнить всё, о чём писал краевед. – Вначале Голицын, потом Олсуфьев, теперь Затрапезный… Знать бы ещё, кто все эти люди.
– Затрапезный? – оживилась Кристина и оставила в покое маску Смерти.
В её голосе, в том, как она произнесла эту фамилию, прозвучал какой-то странный, не то жадный, не то испуганный оттенок.
– Ты что-то о нём слышала? – удивился Максим.
– Ничего такого. Отец, кажется, упоминал. А может, я путаю, – уклончиво ответила Кристина и вернулась к компьютеру, проявив к новому письму неожиданный интерес.
«Одним из владельцев особняка на Пречистенке числился именно Алексей Затрапезный. Статский советник, между прочим. Единственный наследник всего состояния мануфактурщиков Затрапезных. А это, я скажу тебе, немало. Особняк на Пречистенке он продал в конце семидесятых. И Голицын вполне мог побывать у него в гостях. Может, вообще хотел приобрести этот особняк. Он ведь в 1778 году переехал из Петербурга в Москву и наверняка заранее подыскивал усадебку для какой-нибудь пассии. Чтобы не мучиться в одиночестве, ну ты понимаешь. Но самое интересное тут другое.
Твою картину, как я уже написал выше, Голицын купил в девяностые годы! Уж не знаю, зачем она ему понадобилась. Может, напоминала Голицыну о какой-нибудь расчудесной ночи в одной из спален особняка. Но главное – продажа зафиксирована, тут не может быть ошибки. И вроде бы как он точно купил полотно именно у Затрапезного. А Затрапезный, Катя, ещё в семидесятых – семидесятых! – уехал сначала в Испанию, а потом не то в Перу, не то в Бразилию, с тех пор в Россию вообще не возвращался и помер где-то там не позже восьмидесятого года!»
– Южная Америка… – прошептал Максим.
«Точной даты его смерти нет. В одних источниках пишут, что Алексей Иванович умер в 1773, в других, что умер в 1779. Большой разрыв, согласись. Это тебе не плюс-минус пара дней. Но в любом случае получается, что он умер лет за десять до того, как лично продал картину Голицыну. Как тебе такое?»
– Берг пишет картину после смерти, а Затрапезный после смерти её продаёт… – вздохнул Максим. – Хорошее дельце. Сплошные мёртвые души.
«Этот Затрапезный вообще тот ещё фрукт. Нужно покопаться в его биографии. Но теперь, честно говоря, я окончательно запутался. И чёрт с ними, с датами смерти. Мало ли кто что напутал (случайно или намеренно). В любом случае получается, что Затрапезный заказал твоему Бергу написать принадлежавший ему особняк, но почему-то сделал это уже в те годы, когда особняк давно перешёл к другим владельцам. Сам при этом сидел на другом конце света и в итоге продал картину Голицыну. Зачем?! Что вообще всё это значит?
И ты говорила, что у картины есть ещё один слой. Ты же собираешься делать рентген? Может, там будет хоть какая-то подсказка. Я пока, честно говоря, ума не приложу, где искать концы всей этой истории».
– Затрапезный продал картину Голицыну в девяностые годы, – медленно повторил Максим.
– И что? – спросила Кристина.
– А то, что свою внутреннюю картину Берг, к тому времени уже давно сгоревший в пожаре, датировал как раз девяносто третьим годом. Вот что. Ладно, посмотрим, что там дальше.
На следующий день от краеведа пришло ещё одно коротенькое письмо:
«Кстати, тот символ, который ты мне прислала, откуда он? В нём есть что-то племенное, не находишь? Южноамериканское, я бы сказал. Индейское. А теперь вот – Затрапезный с его интересом к колониальным странам. Может, объяснишь, что происходит?»
На это письмо Екатерина Васильевна ответила просьбой немедленно прекратить расследование. Обещала всё объяснить при личной встрече. Если от краеведа и были другие письма, то мама Максима на них не отвечала и в «Отправленные» они не попали.
– Не густо, – подытожил Максим.
– Значит, по двум направлениям пока тупик? – Кристина опять подошла к маске. Теперь, не спрашивая разрешения, сняла её со стены. – Только стихотворение про Изиду от твоего отца и признание краеведа, что он сам запутался в своих документах и архивах?
