В духоте Покачалову приходилось отирать платком раскрасневшийся лоб и короткую раздутую шею. Аня осталась возле двери, а Максим, позабыв о головной боли, прошёлся вдоль стеллажей, рассматривая надписи на коробках. В каждой из них, судя по всему, был архив одного из тех многочисленных дел, которые в своё время вела «Изида». Изредка удавалось опознать почерк отца.
– Здесь всё, – тускло сказал Покачалов.
Перед Максимом лежала долгая хроника из жизни Шустова-старшего. «Тибет», «Боливия», «Шри-Ланка», «Сомали», «Суматра». Увидев эти надписи, Максим почувствовал давно забытое воодушевление. Захотелось внимательно изучить содержимое каждой из коробок. Узнать всё, чем болел и что искал отец. Когда-то Максим с жадностью вчитывался в скупые письма из его переписки с мамой, а теперь вдруг оказался перед полноценным архивом, бóльшую часть которого, конечно, собрал именно отец. Где-то здесь, быть может, упоминался и сам Максим. Ведь Шустов-старший мог из какой-нибудь экспедиции прислать письмо с вопросом о сыне или с просьбой передать ему привет… Максим стиснул зубы. Головная боль вернулась. И чем сильнее он напрягал челюсти, тем более глубокой она становилась. Безумие. Максим заставил себя отвернуться от стеллажей. Посмотрел на Аню в надежде успокоиться.
Сейчас Максим ненавидел себя за неожиданный интерес к тому, чем занимался отец. Сдавленно спросил:
– Где?
Покачалов снял со стеллажа одну из коробок. И сделал это слишком легко, без видимых усилий. Максим заподозрил неладное. Коробка отличалась от большинства других. Её не распирало от чрезмерного заполнения, стенки не были укреплены скотчем, и рядом не лежало никаких дополнительных папок.
– Здесь то, что вас интересует.
«Скоробогатов. 2006–2010». Покачалов не обманул. Если верить надписи, это действительно был тот самый архив. Максим с подозрением приблизился к нему. Приподнял ничем не закреплённую крышку.
– Это шутка?
– Что? – Покачалов изобразил удивление.
– Это. – Максим достал из коробки единственную лежавшую на дне папку.
– Любопытно, любопытно. – Наигранная улыбка.
Платок уже был весь влажный, но Покачалов продолжал настойчиво обтирать им лицо и шею.
Белая картонная папка с хлопковыми завязками. Слишком лёгкая, чтобы содержать что-то действительно важное. И уж конечно, сюда не могли уместиться результаты четырёхлетней работы.
Максим небрежно развязал узел. Открыл папку. Единственный листок. Синяя гелевая паста. Знакомый почерк.
– Что там? – не удержалась Аня.
Максим не ответил. Ему казалось, что над ним издеваются. Пробежал взглядом по аккуратно выведенным строкам. Это было стихотворение. Что-то про божественный лик Изиды. И больше ничего.
– Где остальное?
– Я же сказал, это всё, что есть, – Покачалов притворился обиженным.
– И что это значит?
– Что?
– Это! – Максим терял терпение.
– Ах, это.
Покачалов, не отнимая платка от шеи, подошёл к Максиму. Так долго смотрел на листок, будто видел его впервые. Затем со сдержанной улыбкой ответил:
– Это, надо полагать, стихотворение.
– И что оно означает?
– Хм… Я думал, вы мне скажете. Ведь вы это искали, не так ли?
Максим, прикрыв глаза, вздохнул. Понял, что больше ни минуты не выдержит в душной каморке. Развернулся, чтобы уйти.
– Рад был помочь, – осклабился Покачалов и даже чуть поклонился.
– Спасибо, – Аня подошла к шкафу с картотекой. – Ещё раз простите, что заявились вот так, без приглашения.
Голова была на пределе. Максима сейчас раздражало всё. И совершенно неуместная вежливость Ани – в первую очередь.
– Знаю, вы дружили с Екатериной Васильевной, – продолжала Аня.
«Господи, о чём она? Что она несёт?!»
– Думаю, Екатерина Васильевна будет рада, если вы её навестите в больнице.
«Что?»
Максим задержался на пороге. Происходившее окончательно превратилось в какой-то абсурд.
– Вот как, – прошептал Покачалов. – Да, конечно. А что, если не секрет… Что-то серьёзное? Ну, я имею в виду, если она в больнице…
– На Екатерину Васильевну напали.
«Что за бред? В этой духоте все помешались?»
Максим хотел одёрнуть Аню. Вывести её из магазина, на улице потребовать объяснений.
– А как… Почему, собственно, на неё напали? – Со лба Покачалова катились мутные капли пота.
– Мы сами всего не знаем, – Аня пожала плечами. – Думали найти ответы здесь, – Аня показала на пустую коробку, затем взглянула на оставленный Максимом листок.
– Вот как… Да, понимаю… – Покачалов растерялся.
Максим наконец понял, чего добивалась Аня. Всё равно злился на неё, но заставил себя молчать. Ждал, что произойдёт дальше.
– И как? Как она?
– Получше, – осторожно ответила Аня. – Но ей пришлось тяжело.
– Да уж, – Покачалов отчего-то коснулся предплечья левой руки. – Понимаю.
– Она лежит в Первой Градской. Вы приходите.
Аня развернулась, готовая пойти вслед за Максимом, но тут Покачалов её остановил:
– Послушайте.
Аня и Максим замерли. Терпеливо ждали, пока Покачалов весь оботрётся влажным платком и, одолевая сомнения, заговорит. Теперь его голос не был таким издевательски услужливым.
– Мне правда жаль, что с Катей вот так… Я не думал, что всё это опять всплывёт. Думал, всё закончилось. И когда вы… Я думал, это Шустов… Ведь это не он вас подослал? Конечно, нет. Было бы глупо…
– Почему в коробке ничего нет? – с дрожью спросил Максим.
Не хотел подыгрывать Ане, но сделал так вопреки собственному желанию. Представил, что мама в самом деле попала в больницу. На неё напали. Разбили ей голову, как и отчиму. И внутри гнев смешался с отчаянием. Горьким осознанием собственного бессилия.
– Шустов сам всё забрал. Ещё в десятом году.
Тот самый год, когда отец прислал маме «Особняк» Берга. Год, когда он в последний раз дал о себе знать.
– Всё забрал и оставил это, – Покачалов тряхнул листком со стихотворением. – И будь я проклят, если понимаю, что это значит. Вы уже не первые, кто обо всём этом спрашивает. Тогда же, в десятом году, сюда приходили другие люди.
– Кто?
– Не знаю. Но они оставили автограф. Я бы сказал, сигнатуру. Хотите взглянуть?
Максим растерянно посмотрел на Аню.
– Вот.
Покачалов повыше задрал рукав, и Максиму стало не по себе. Живот стянуло холодом. Аня, не сдержавшись, охнула и отступила на шаг ближе к Максиму.
