– Знаешь, – продолжал Максим, – мне иногда кажется, что лучше бы отец умер. До того, как сошёл с ума со своими экспедициями. До того, как бросил маму ради очередной безумной идеи. И я бы смог его любить. Просто хочу, чтобы у меня была возможность любить отца. А он отнял даже это.
– Не говори так.
– Но это правда.
– А я бы предпочла, чтобы мой отец был жив и отправился в какое-то невероятное путешествие – разгадывать тайны и загадки, настолько древние и настолько глубокие, что им нужно отдать всю жизнь. Я бы знала, что он не вернётся, но могла бы представлять, что он где-то там, в сáмой гуще приключений, в джунглях или песках, а из любой передряги всегда выходит живой и невредимый.
Кристина верила своим словам. Они с Максимом приблизились к переходу под пустой автострадой, и вся эта придорожная будничность с тяжёлым асфальтом и пыльной обочиной только усилила её чувства. В дороге не думаешь о боли, сомнениях и собственной слабости. У тебя просто не остаётся времени для всей этой бессмысленной рефлексии.
– Ты поэтому не взял у мамы письмо?
– Что?
– Ты сказал, вместе с картиной твой отец передал письмо.
– Он его отправил своему сыну. А у меня нет отца.
– Не говори так. Он, конечно, плохо поступил, но отец у тебя всё-таки один, и другого не будет. – Кристина затронула не самую надёжную тему и на всякий случай оговорилась: – Правда, у тебя есть отчим.
– Плохо поступил? – Максим опять перебил её. – Плохо?! Когда отец к нам приезжал в последний раз… через год слёг дедушка. У него обнаружили глиобластому. Опухоль мозга. И она сидела глубоко. Понимаешь? В Ярославле, а потом и в Москве нам сказали, что не смогут оперировать. Сказали, что дедушка продержится от силы полгода. И умрёт в бреду, с жуткими головными болями, а под конец ничего, кроме этой боли, не будет чувствовать.
Отца рядом не было, – напористо продолжал Максим, – и всем занималась мама. Мама возила дедушку по клиникам. В итоге нам сказали, что нужно ехать в Германию или в Израиль. Мама выбрала Израиль. За операцию – два миллиона триста сорок тысяч. И это только операция. А ещё нужны перевозка, обследование, реабилитация.
И отца рядом не было. Мама и без него решила, что сделает всё возможное. Потому что любила дедушку. Он всегда нам помогал. И сына своего он любил, хотя не разделял его сумасшествия. Но сына рядом не было. И мама взяла кредит, с которым до сих пор мучается. Из-за которого её жизнь превратилась в постоянную выплату процентов. Каждый месяц. Уже семь лет. И ещё три года будет выплачивать. И да, если бы не Корноухов, она бы не справилась. А врачи тогда сказали, что операция всё равно не спасёт дедушку. Потому что ему уже было почти семьдесят, а в таком возрасте можно вообще умереть на операционном столе. Понимаешь, да? Сказали, что после операции дедушка проживёт недолго. Мама знала, что в лучшем случае купит ему год жизни. Год!
Максим, словно напуганный своими эмоциями и словами, ненадолго замолчал, но потом вновь заговорил, с тем же напором:
– Так вот, отца рядом не было. Мама пыталась звонить ему, передавала сообщения через друзей. А он не приехал. Не помог с деньгами. И да, когда дедушка вернулся из Израиля, я первым делом выбросил всё, что у меня осталось от отца. Потому что понял, что отца у меня по-настоящему не было никогда.
И следующий год мы жили у дедушки. Ухаживали за ним. А мама брала новые кредиты, чтобы покупать ему лекарства, чтобы возить на процедуры. Потому что у него отказывало всё тело. И да, нам помогал Корноухов. Не отец. А чужой человек. А когда дедушка совсем слёг, Корноухов поставил ему школьную доску и заново обучал алфавиту. Знал, что дедушка долго не протянет, но видел, что тому нравится учить буквы…
Отец только прислал эту чёртову картину. Если он думал так купить прощение, то ошибся. Он сделал только хуже. Погубил и твоего отца. И Погосяна. И погубит ещё кого-нибудь, раз уж эта история никак не закончится. Кристин, мне правда жаль, что всё вот так…
Максим остановился. Приблизился к Кристине и как-то неловко, неуверенно обнял её.
– Ведь это безумие, – шептал он, и Кристина чувствовала его прерывистое дыхание. – То, что происходит с тобой, с нами. Ведь так не должно быть.
Кристина обняла Максима в ответ. Привстала на цыпочки и положила голову ему на плечо. Подумала, что начинает к этому привыкать: теперь, думая о Максиме, всё чаще вспоминала его руки, запах его одежды, голос и даже то, как он смотрит, – с мягкой усмешкой, за которой неизменно пряталась живая неподдельная грусть. Кристина повела головой, словно устраиваясь на свежей перине, и теснее прижалась щекой к его шее. Краешком губ почувствовала тепло его кожи. Затем прошептала:
– Думаю, это только начало.
Не знала, поймёт ли Максим её слова, но не стала их пояснять.
Разбитая щека всё ещё саднила, но боль уже не была такой жгучей.
Они ещё какое-то время стояли так без слов, прислушиваясь к дыханию друг друга, а потом отстранились. Кристине было хорошо, однако она ни на мгновение не забывала, что именно её сюда привело.
Когда они пошли дальше, Кристина сама взяла Максима за руку. И только жалела, что они уже добрались до Клушино. Хотелось идти всю ночь. Не останавливаясь, отдаляясь от прочего мира с его тревогами и невозможностью во всём быть искренним.
– Нет, Кристин, – Максим продолжал прерванный разговор. – Не хочу я никаких писем. Надеюсь, мама их все сожжёт.
– Все?
– У неё ещё остались старые письма отца и… всякая мелочь. Не знаю, зачем она столько лет их хранит.
– А если письмо как-то поможет понять, что именно сейчас происходит? – осторожно спросила Кристина.
Максим не ответил.
– Ты ведь даже не знаешь, что там. Письмо пришло одновременно с картиной, так? В нём может быть какое-то объяснение.
– Мне было-то одиннадцать лет. Зачем отцу что-то мне объяснять?
– А если он знал, что Екатерина Васильевна именно тогда не захочет его показывать? А если Сергей Владимирович вообще рассчитывал, что твоя мама сама вскроет конверт и…
– С чего ты взяла, что оно в конверте? – удивился Максим.
– Что? – Кристина растерялась. – Я… Ты ведь сказал, что твоя мама его не читала, ну, значит, оно запечатано. Разве нет?
– Не знаю. Я его не видел.
– Подумай об этом, – Кристина поторопилась вернуться к тому, о чём говорила. – Если там есть хоть какая-то подсказка, нам бы это не помешало. Чем больше мы знаем, тем лучше. Пока мы не поймём, что тут вообще происходит… Я не уеду в Тулу, Максим. Я останусь здесь. Хочу точно знать, кто убил моего отца. И за что. Нет, не смотри так на меня. После всего, что случилось, не верю в его возвращение. Так не бывает. Зачем обманываться дурацкой надеждой? А пока я даже не представляю, с чего начать. Никаких зацепок. Что это за люди, что им нужно? Если бы мы хоть знали, откуда вообще у твоего отца взялась картина!
