– Это я их всех… Они из-за меня погибли.
Максим увидел, что мама опять плачет. Уставшее лицо не изменилось, осталось бледным, безучастным. Даже дыхание не сорвалось, будто последние преграды, прежде заставлявшие кривиться, задыхаться, давно лопнули, и теперь ничто не сдерживало слёзы – они беспрепятственно струились по щекам прозрачными змейками.
– О чём ты? – Максим, пересилив себя, прошёл вперёд.
Сел на краешек кровати.
– Андрей, Дима. Они не вернутся. Так глупо…
– Они знали, на что шли.
– Нет, Максим. Никто на самом деле не знал, на что идёт.
– Значит, и ты не знала.
Мама едва улыбнулась. Громко, настойчиво высморкалась. Взяла стакан. Помедлила, смущённая присутствием сына; всё же допила остатки вина и тут же налила ещё.
– Помогает?
– Не очень.
Вчера в «Фонтанке» написали об исчезновении Погосяна. Небольшая заметка в разделе «Происшествия». Сказали, что сотрудники музея обеспокоены, что раньше Погосян никуда не пропадал. Иногда уезжал, конечно, но всегда предупреждал коллег. Полиция опрашивала его знакомых, надеялась на лучшее и всё в таком духе. Бэкграундом приводилась общая статистика пропавших людей в Северо-Западном федеральном округе. Ничего нового, ничего интересного. Максим не стал говорить об этом маме.
Только сейчас понял, что на пледе лежат письма отца и та единственная из оставшихся фотографий, где родители стоят возле ветвистого дерева. Фотография из индийского городка, на которой они выглядели такими счастливыми.
– «На старом месте возле парка в семь» – это где? – спросил Максим.
– Что? А… – мама провела рукой по пледу. Наугад взяла одно из писем. – Да, мы там встречались. Это недалеко от Тверской. Небольшой парк с фонтаном. Кажется, до сих пор открыт. Я его давно не видела. И что-то не хочется.
– Понимаю. – Максим не был уверен, говорит ли мама об отце или всё-таки о парке с фонтаном.
Знал, что поступает плохо, но решил воспользоваться положением. Если не для себя, то для Кристины.
– Мам, «Особняк на Пречистенке» как-то связан с отцом?
Мама ответила не сразу. Большими глотками выпила вино. Отставив стакан, вздохнула и невидящим взглядом принялась осматривать письма, словно сейчас, столько лет спустя, могла как-то иначе расшифровать их содержание.
– Что значит «Mysterium tremendum»? – Максим не сдавался.
Давно, ещё в детстве, узнал значение этой фразы, но сейчас пытался хоть как-то вывести маму на разговор. Она рассеянно перевернула фотографию. Кивнула и прошептала:
– «Великая тайна». Точнее, «тайна, внушающая благоговение». Да, Серёжа любил тайны. Особенно любил большие тайны. Такие, чтобы накрывали с головой, если ты понимаешь, о чём я.
– Понимаю.
– Нет, Максим, не понимаешь. – Мама уже не плакала. Смотрела пустыми глазами сквозь свои руки. Наклонила голову. Если бы не Максим, она бы так и уснула в кресле.
– Чего не понимаю?
– Я хотела, чтобы у тебя был нормальный отец. Живой отец. Я, конечно, не знала, что всё так кончится, но могла бы догадаться.
Мама говорила тихо. Скользила по винным парам куда-то вглубь тяжёлых видений. Не сопротивлялась подступавшей дрёме. А потом вдруг взглянула прямиком на сына. И в этом взгляде уже не было пустоты. Только боль.
– Всё началось с какой-то ерунды. Забавное приключение, не более того… Когда мы познакомились, я только-только поступила в Строгановку, а Серёжа учился на четвёртом курсе. Через год мы поженились. Всё было очень быстро и… Он весь светился от воодушевления, с такой жадностью взялся за это дело.
– О чём ты?
– Антиквариат. Серёжа обожал вещи с историей. Знаешь, меня это тогда забавляло. Он совсем не расстраивался, если… Он купил тогда новенький ноутбук «Тошиба», ты таких и не видел. Большая серая коробка, а вместо… такой панели, как мышка…
– Тачпад.
– Да, точно. Так вот, вместо тачпада там была зелёная пупырышка прямо на клавиатуре, между букв. Как маленький джойстик… Да, о чём это я? Вот. Прошла неделя, а он умудрился в поездке поцарапать корпус. И знаешь, он этому очень обрадовался. Смешно. Он всегда говорил, что вещь должна быть с историей, иначе она пустая. «У человека – душа, у вещи – история». Да, Серёжа всегда так говорил.
С каждой минутой мамин взгляд становился всё более осмысленным, твёрдым. Она уже не путалась в словах. И только в её голосе угадывалась неизменная горечь.
– После института Серёжа пошёл в антикварную лавку. Девяносто пятый год. Люди тащили всякие древности из музеев, особняков, из церквей. Пропадали целые коллекции, которые потом всплывали где-нибудь далеко за границей. Там, конечно, не только краденое было, но без этого не обходилось.
Серёжа помогал в оценке вещей, собирал материалы для реставраторов. Ведь иногда приносили настоящую рухлядь. Растрёпанные книги в старых кожаных переплётах, иконы в серебряных киотах, всякую дореволюционную мебель, картины, оружие. Много чего. В лавке всё скупали за бесценок, восстанавливали и потом продавали раз в двадцать-тридцать дороже, если не в сотню раз. А чтобы восстановить, нужно было точно знать, что это и как оно выглядело раньше. Вот этим Серёжа и занимался. И он был одержим работой. И так загорался каждой новой историей, что загорались все вокруг. Вдруг начинало казаться, что всё это действительно безумно важно, интересно.
– Отец торговал краденым? – тихо спросил Максим.
– Он не думал об этом. Ему было всё равно. Краденое или купленное.
– Главное, чтобы с историей.
– Да. Но ты не думай, он… Тогда ведь часто обманывали людей, иногда подделывали документы, но лавка, в которой работал Серёжа, почти всё продавала за границу, и требовались подлинники. Серёжа был этому только рад. А ведь это сложная работа. Хочешь доказать, что какое-нибудь там полотно действительно принадлежало Голицыным? Тебе мало провести атрибуцию и установить, что это подлинник восемнадцатого века. Нужно поднимать архивы, искать письма, в которых эта картина упоминалась, искать какие-нибудь портреты, где фоном могло висеть именно это полотно. Понимаешь?
Максим кивнул. Встав с кровати, пересел на край письменного стола. С тех пор как родители разошлись, мама почти не упоминала отца и уж, конечно, не рассказывала о нём так подробно.
Максим не был уверен, что действительно хочет всё это слушать, но пока терпел.
– Долгая, тяжёлая работа, – продолжала мама. – И Серёжа с ней хорошо справлялся. Бесконечно дотошный. Никогда не сдавался. А потом ему обычных картин и старых барочных кресел стало мало. Во всех архивах он натыкался на… ну, скажем так, загадки. Намёки на всевозможные тайники или спрятанные в революцию клады. Для него это был новый мир, в который он нырнул с головой.
– Какие загадки?
