– Вся эта история с картиной…
Кристина не договорила, но Максим понял, о чём она спрашивает: есть ли вероятность, что теперь, когда исчез «Особняк» Берга, вернётся её отец.
– Думаю, закончилось. Если им нужна только картина.
– А что ещё?
– Не знаю. Я ведь даже не понимаю, о ком идёт речь. Кто они такие? А ты… ты говорила, что посмотришь…
– В архивах «Старого века» ничего нет. Они забрали жёсткие диски. И стёрли записи камер наблюдения.
– Разве записи не дублируются у охранной службы? – спросил Максим и сразу почувствовал, до чего неуместно прозвучал его вопрос. Всё это уже не имело значения.
– Не знаю.
– Как твоя мама? – Ещё один глупый вопрос. – Ты теперь поедешь к ней?
– Я хочу найти отца.
И опять Максим услышал больше, чем Кристина сказала. В её словах был упрёк. Если в семье Максима после похищения «Особняка» всё могло вернуться на свои места, это ещё не значило, что теперь и другие могут успокоиться, идти дальше как ни в чём не бывало.
– Прости.
Максиму захотелось увидеть Кристину. Заглянуть ей в глаза. Общение вживую у них, кажется, получалось лучше. Максим вообще не любил телефоны. Они передавали интонации, но всегда скрывали взгляд и мимику, которые не только дополняли слова, но порой объясняли их подлинный смысл.
– Давай завтра встретимся. На «Китай-городе» есть местечко.
– Нет. Не сейчас.
– Понимаю.
– Я… Мне нужно время.
Попрощавшись с Кристиной, Максим уже не знал, действительно ли хотел приободрить её надеждой на то, что история с Бергом закончилась, или же сам пытался успокоиться.
Осмотрелся по сторонам. Увидел указатель. Пятьсот метров до «Дмитровской». Наконец сообразил, где именно находится, и направился прямиком к метро.
Недавний приступ страха прошёл. Максим только жалел, что нагрубил Ане. По словам мамы, отец был таким же – слишком порывистым. Его бросало от воодушевления к раздражению. Он за каких-то полчаса мог сорваться на человека, извиниться, признав свою вину, тут же вновь его обругать, а потом вдруг доверить ему тайну или предложить совместное дело.
Мысли об отце были лишними.
Максим чувствовал, как на место угасшего страха приходит злость.
Он сидел в глухом окопе, толком не понимал, кто забрасывает его снарядами, и только в ужасе наблюдал, как они падают совсем рядом – так, что на него летят ошмётки дёрна и тянет дымом пожаров. Сначала Абрамцев, затем Шульга и отчим, теперь – Погосян. Земля вокруг выгорела, а он сидел нетронутый, оставленный своим страхам и подозрениям, и даже толком не видел, что происходит там, за линией бруствера.
Сейчас Максим хотел, чтобы выстрелы добрались и до него. Столкнуться с врагами лицом к лицу. Понять, с кем имеет дело. И наконец выяснить, хватит ли у него сил и бесстрашия им сопротивляться.
Максим шёл по малолюдному Дмитровскому проезду. Смотрел на куцую пропылённую аллею, на кирпичные дома с зарешеченными окнами на первых этажах и с обшитыми жестью балконами. Сжимал кулаки, словно ждал, что кто-то сейчас, с минуты на минуту, набросится на него. Готовился защищаться, а потом мстить, наказывать.
Максим остановился и почувствовал, что злость слабеет. Напряжённые кулаки, вся эта внутренняя бравада сейчас были смешны. Легко рвать на себе футболку и в мыслях кричать, что ты готов к драке, когда сама драка закончилась. Картину украли. Точка. Кристина оказалась права. Для неё история продолжалась. Для родственников Погосяна она вообще только началась. А для Максима и его семьи всё должно было постепенно вернуться в старое русло.
Когда Максим спустился на холодную гранитно-мраморную станцию «Дмитровская», уже не осталось ни страха, ни злости, ни смеха. Только чёрная опустошённость. И одно желание – скорее вернуться домой, увидеть маму.
Доехал до «Комсомольской». Пересел на электричку. В вагоне никак не находил себе дела. Пробовал читать книгу. «Накануне» показалась совершенно неуместной. Сейчас было не до Тургенева. Пробовал смотреть в окно на предвечерние цвета бугристого неба, на безликую, будто собранную из пятнистых лоскутов многоэтажную Москву. Даже начинал слушать песни переходивших из вагона в вагон музыкантов. Вспоминал разговор с Кристиной, её голос. Следом вспомнил её слова: «Не доверяй всем подряд».
Не мог отделаться от мысли, что маму в самом деле кто-то предал. Не верил этому. Всё же достал блокнот. Решил составить список всех, кто знал о странностях «Особняка». Понимал, что список будет приблизительным, неполным. Ведь он мог упустить кого-то из маминых знакомых. Но мама слишком настойчиво повторяла, что не хочет привлекать к полотну внимание, и Максим был уверен, что она никому не рассказала про Берга. Если бы могла, утаила бы его и от мужа с сыном.
Итак, первым делом Максим записал себя. Довольно глупо, но так ему было проще. Следом включил в список маму, отчима, похищенного Абрамцева и реставратора Савельева. Дальше указал Кристину, пропавшего Погосяна, его улыбчивую помощницу, чуть менее улыбчивую Елену Яковлевну, устроившую им скомканную экскурсию по хранилищу Русского музея и под конец намекнувшую, что слышала про Берга с его секретами. Помедлив, добавил Шмелёвых – Аню и Диму.
Несколько раз просмотрел список. Не так много людей. К тому же часть из них не знала о Русском музее. Об их поездке в Петербург вообще мало кто знал. Если только Дима не стал болтать об этом с другими сокурсниками. От такой мысли Максим напрягся. Представил, как Дима где-нибудь в столовой, стараясь привлечь внимание, рассказывает о сумрачном хранилище с его «Смолянками». Как стоящий в очереди доцент Егоров, две недели заменявший Пашинина, вслушивается в его болтовню. В одном Шульга был прав: Дима много болтал. Покалеченная нога не давала ему покоя. Дима чувствовал себя ущербным, старался компенсировать это трёпом.
– Нет, нет, нет, – шёпотом затараторил Максим.
Ужаснулся своим мыслям. Даже если они были отчасти правдивы, Максим не имел права с такой язвительностью думать о Диме, а потом непринуждённо улыбаться ему при встрече. Нет. Максим знал, что эта дорожка заведёт в тупик. А дальше придётся высказать Диме всё в лицо или никогда больше с ним не общаться.
Максим с омерзением взглянул на выписанные имена. Не ожидал, что список так на него подействует. Перелистнул страницу и решил поступить иначе. Указать только тех, кто знал о Русском музее, и перечислить все основания сомневаться в их честности.
Себя и маму пропустил. Начал с отчима. Долго не знал, что придумать, а потом записал: «Пострадал меньше всех». Погосян и Абрамцев пропали. Их судьба вообще неизвестна. Шульге сломали сразу три пальца. Отчим отделался сотрясением мозга и девятью швами. Его просто оглушили. Не допрашивали, не пытали.
– Просто оглушили? – процедил Максим неожиданно громко, чем напугал сидевших рядом людей.
