– Понятно. Значит, это ничего не даст.
– Этого и не требуется. Думаю, остальных данных предостаточно.
– А что с внутренней картиной?
– О!
Даже на крохотном прямоугольнике видеоизображения было заметно, как оживился Погосян. Он достал из футляра очки, стал суетливо перекладывать какие-то папки. Высыпáл на стол подшивки однообразных листков, торопливо перебирал их, причитал и раздражался из-за собственной неуклюжести. Нашёл нужный листок и замер, как водолаз, наконец получивший спасительный баллон с кислородом и теперь наслаждавшийся каждым новым вдохом. Смотрел через линзы очков, при этом дужки не надевал – сложенные, они отчасти перекрывали ему глаза, и Погосян выглядел довольно неуклюже.
– Что там? – спросила Катя.
Она ничем не выдавала беспокойства. Покорно ждала, когда Погосян начнёт говорить. И только Корноухов заметил, как побелели её пальцы, которыми она вцепилась в столешницу. Массив дуба. Прочнее берёзы и лиственницы. Красивая выраженная текстура. Удобное подстолье на два выдвижных ящика и глубокое отделение с резной дверкой. Корноухов сделал всё сам. Это был его первый подарок Кате, когда они переехали в Клушино. Стол, пожалуй, получился крепче самогó дома.
– Твой сын, как и прежде, не оставляет надежды приобщиться к славному семейству тутовых? – тихо спросил Погосян, не отрываясь от найденного документа.
Максим, сидевший на подоконнике, отчего-то усмехнулся.
– Максим… – с лёгким укором произнесла Катя.
– Ничего, – прошептал Погосян. – Серёжа, если помнишь, тоже любил сидеть на подоконниках. Однажды вообще заснул у меня за…
– Андрей.
– Прости.
Максиму такое сравнение явно не понравилось. Он перестал улыбаться и даже выпрямился, будто ему вдруг стало неудобно сидеть.
– Что там у тебя? – не выдержала Катя.
– Твой краевед проделал хорошую работу, – ответил Погосян, отложив очки и распечатку. – Он, случаем, не продвинулся в своих изысканиях?
– Обещал ответить на выходных.
– Хорошо. Постарайся сразу переслать. Любопытно, что он там ещё откопает.
– Так что на начальном слое?
– Вот, посмотри. Это общий вид.
Сдвоенный гудок скайпа булькнул три раза подряд.
– Тут пока плохо видно. Мы ещё сделаем изображения получше.
– Тут вообще ничего не видно, – с досадой ответила Катя, вновь приблизившись к монитору, на котором было открыто совсем тёмное, затянутое молочным дымом изображение.
– Это ты напрасно. Кое-что всё-таки видно. Понятно, что это город. Площадь в окружении одно- и двухэтажных зданий. Какой-то помост, на нём люди. Фоном – горы, покрытые лесом. Ну, или холмы, если не горы. Вот тут как раз начинается самое интересное.
– Что? – Катя открыла следующее изображение, оказавшееся чуть более светлым.
Корноухов, к своему неудовольствию, понял, что загадка картины увлекла его, заставила ненадолго позабыть связанные с «Особняком» тревоги.
– Я показал эти здания знакомому архитектору. Конечно, нужно подождать более чётких снимков, однако уже сейчас угадывается испанский колониальный стиль.
– Испанский?!
– Пока не буду ничего утверждать, но похоже на то. Оштукатуренные дома с внутренним двориком. Двухскатные черепичные крыши с лёгким свесом. Арочные галереи вдоль первого этажа двухэтажных домов. Церквушка, построенная, скажем так, в несколько искажённом мавританском стиле.
– Мавританском?
– Знаю, звучит странно. В те годы, считай, Альгамбра, как и всё мавританское, ещё была в забвении, а тут…
– То есть Берг при том, что никогда не покидал Петербург, успел поработать… И ладно ещё в Испании, это можно представить. Но в колониях!
– Ну, чтобы написать все эти домики, совсем не обязательно куда-то ездить. Можно ведь и фантазию подключить, и чужие зарисовки.
– Это да. – Катя отстранилась от монитора.
– Тут мы ещё разберёмся. А пока предположим самый интересный вариант, согласна? И если так, значит, как и в случае с Москвой, отъезд Берга просто нигде не зафиксирован. Но тогда непонятно, почему он в России продолжал использовать те же краски, те же грунты и холсты. Ведь это странно! Сама понимаешь, сырьё везде разное. Даже холсты отличались. Другой характер кручения нити, другое чередование нитей уткá с нитями основы.
– Тогда…
– И ведь всё, что использовал Берг, было характерно именно для России конца восемнадцатого века. То есть он всюду таскал один большой набор материалов? Зачем? Всё это можно было без проблем купить на месте.
– Значит, он всё-таки никуда не ездил… Сидел в Петербурге. И просто подключал фантазию.
– Не торопись. Тут не всё так однозначно.
– Что ещё? – устало, без прежнего воодушевления спросила Катя.
– Во-первых, растительность. Опять же, тут плохо видно, но я показал снимки знакомому ботанику. Так вот, он почти уверен в изображении по крайней мере двух растений. Редкие виды филодéндрона и бромелии.
– Что это?
– Я же говорю, редкие растения. У нас такие можно встретить только в ботаническом саду. Им нужен влажный климат. Очень влажный.
– Они растут в Испании?
– Опять же, в ботаническом саду. Все эти бромелии, которые изобразил Берг, в таком виде растут только в Южной Америке.
– Южной Америке?
– Да. Перу, Бразилия, Боливия, ещё несколько стран. Дальше – больше.
Максим тихонько слез с подоконника. Подошёл к столу, будто хотел заглянуть в монитор, но в последний момент передумал и сел на кровать.
– Посмотри на шестнадцатый снимок. Это увеличенный фрагмент. Видишь?
– Дерево?
– Смотри ближе к кроне. Что там на ветке?
– Похоже на… какое-то животное.
– Всё верно. Это ленивец.
– Ленивец?
– Да. Довольно неплохое изображение, причём ни разу не исправленное. Берг его написал с ходу.
– Ты хочешь сказать, с натуры?
– Может быть. Надо поискать, когда первых ленивцев вообще привезли в Европу.
– Думаешь, он увидел его в каком-нибудь зоопарке?
– Допускаю. Например, в частном. Тогда любителей экзотики было не меньше, чем сейчас. Ну да ладно. С ленивцем мы разберёмся. А теперь самое интересное.
Погосян замолчал. Ненадолго отвлёкся. Судя по всему, кто-то зашёл к нему в кабинет. Погосян отвечал кратко и довольно грубо – сделал всё, чтобы его оставили в покое.
Максим теперь сдвинулся на край кровати и весь подался к столу, к колонкам, будто опасался упустить следующие слова.
