– Не знаю. Меня сразу к дедушке увезли. Мне где-то одиннадцать было. Но мебели после этого у нас поубавилось.
– Что-то вам везёт на психопатов.
– Ну да.
Следующей ночью Дима прислал эсэмэску: «Думаешь, это связано с картиной?»
Максим не ответил. В суете последних дней ему удалось спрятаться от вопроса, который исподволь прорывался наружу, крутился, несформулированный, совсем рядом и даже беспокоил во сне – смутными видениями, где появлялись отчим с перебинтованной головой, хмурый реставратор Савельев и улыбчивый Абрамцев, чья улыбка неизменно превращалась в окровавленный оскал.
«Думаешь, это связано с картиной?» – вновь прочитал Максим, словно боялся из-за волнения забыть суть вопроса.
Странности «Особняка на Пречистенке». Исчезновение Абрамцева. Нападение на отчима. Погром в доме. Нежелание мамы привлекать внимание и её просьба нигде не упоминать «Особняк»: ни в репортаже про аукцион, ни в проблемной статье про выявление подделок. Максим разложил перед собой эти разрозненные факты. Не мог связать их воедино.
Зачем кому-то из-за картины, пусть даже необычной и дорогой, похищать людей, врываться в дом, избивать Корноухова? Зачем так рисковать? И как они вообще узнали о доме в Клушино, ведь мама позаботилась, чтобы её имени не было в документах на полотно Берга. Если только… Максим привстал в кровати. Сон, потревоженный Диминым сообщением, окончательно пропал.
Они могли узнать об этом у владельца аукционного дома. Они могли его пытать… Такое предположение показалось безумным, чересчур пугающим, и Максим сделал всё, чтобы от него отказаться.
«Нет. Они бы давно сюда приехали. А приехали только сейчас, когда прошло больше недели. Не могли же они пытать его целую неделю? Глупость. Да и кто они? Кому всё это понадобилось?»
Максим встал с кровати. Понял, что всё равно не уснёт. К тому же лежать на зашитом матрасе было неудобно. Пришлось кусачками срéзать несколько пружин, выбросить часть наполнителя, и матрас стал кочковатым, перекошенным.
Максим разблокировал смартфон. Поискал в интернете новости, связанные с Абрамцевым Дмитрием Ивановичем. Самыми свежими оказались ноябрьские статьи на РИА «Новости» и в «Комсомольской правде», где рассказывалось о назначенном на декабрь крупном аукционе. Никаких заметок об исчезновении.
На сайте аукционного дома «Старый век» всё оставалось таким же будничным. Максим загрузил каталог действующей выставки. Обнаружил, что маминой картины в электронной версии нет.
Сел за стол. Включил свет и принялся листать блокнот, в котором восстановил утерянные записи из реставрационной мастерской. Вспомнил, что «Особняк» хотели выкупить ещё до аукциона. По словам мамы, в этом не было ничего сверхъестественного. Вспомнил, с какой неохотой Савельев отдавал им картину. Тогда это показалось Максиму довольно забавным. Потом он остановился на листке, куда выписал фрагменты из реставрационного паспорта. Увидел размеры «Особняка» и вскочил со стула.
Раньше, до поездки в Петербург, картина, завёрнутая в ткань, лежала здесь, у Максима в комнате. И только здесь вспороли матрас с подушкой, вырвали плинтус, выворотили розетки. Если воры в самом деле искали «Особняк», то как узнали, где он лежит? Об этом было известно только маме и Максиму, больше никому! И зачем им понадобились розетки? Холст – размером 96,5 на 81,5 сантиметра. Почти метр на метр! Такой ни в стену, ни под плинтус не спрячешь. Да и в подушку при всём желании не зашьёшь.
Максим постепенно успокоился. Всё случившееся вновь показалось совпадением. Безумным совпадением, которое следовало пережить и забыть. Но в одном Максим был уверен. Отчиму нужно всё рассказать. Обман мог ещё больше запутать ситуацию, а разбираться в этих переплетениях лжи, подозрений и правды Максим не хотел.
Он вышел из комнаты. Знал, что мама не спит. Слышал, как она возится с уцелевшей посудой. Максим не понимал, как начать разговор, и несколько минут молча стоял на пороге. Мама, заметив его, испугалась. Будто не сразу различила, что в полумраке коридора стоит именно сын. Максим отругал себя. Нужно было сразу зайти внутрь. После нападения на Корноухова мама, кажется, готова была испугаться любой тени.
– Ты чего тут? – прошептала она, хотя отчим был в больнице и разбудить они никого не могли.
Максим сказал прямо:
– Нужно обо всём рассказать Корноухову.
Мама неспешно села на табурет. Она выглядела окончательно разбитой, потерянной, однако голос её прозвучал ясно:
– О чём?
– О картине.
В тишине было хорошо слышно, как гудит термостат морозильной камеры.
– Корноухов имеет право знать.
Максим ждал, что мама начнёт оправдываться или оборвёт разговор своим кратким «так нужно». Вместо этого она положила локти на стол, обхватила голову руками и замерла. Максим не сразу понял, что происходит.
Мама плакала. Беззвучно, будто притворяясь. Чуть подрагивала и сильнее впивалась пальцами в свои и без того взлохмаченные волосы. Слёзы собирались мутными каплями на кончике носа и срывались на столешницу.
Максим не знал, что делать. Никогда прежде не видел, как мама плачет. Только слышал. Ему было девять лет, когда родители поругались. Мама тогда кричала, что не вынесет, если всё повторится и отец погибнет, как в Боливии погиб его друг, умоляла одуматься, а потом слова перемешались с надрывным плачем. Максим стоял у двери детской, пытался разобрать, что же случилось, а потом спрятался под одеяло и закрыл уши руками.
Сейчас спрятаться было негде. И уши он закрывать больше не хотел.
Мама встала. Ладонями отёрла лицо, поправила волосы.
– Ты прав.
Утром они уже были в больнице. В четырёхместной палате пахло смесью пота и лекарств. Работал телевизор и напольный вентилятор – единственное окно оказалось задраено, а чугунные радиаторы оставались по-зимнему горячими. Медсёстры предусмотрительно завесили их влажными тряпками, но это не очень-то помогало.
Мама позвала отчима в коридор. Максим хотел оставить их наедине, но мама попросила его не уходить.
История с «Особняком» Корноухова не обрадовала.
Он побагровел. Потребовал, чтобы мама немедленно вернула картину из Петербурга. Сказал, что нужно избавиться от неё раз и навсегда – анонимно переслать в какой-нибудь музей или вообще передать полиции.
Максим никогда раньше не слышал, чтобы отчим говорил с такой шершавой, давящей интонацией. Уже возвращаясь домой, он подумал, что Корноухову на самом деле стало страшно. Ведь он тоже мог заподозрить связь между нападением на него и «Особняком на Пречистенке».
Мама даже отчиму так толком и не сказала, откуда взялось это полотно. В любом случае, она сумела его успокоить. Убедила, что теперь проблем с документами нет, что, несмотря на исчезновение Абрамцева, работу Берга можно продать без особых затруднений, и пообещала больше не скрывать правду – отчим будет первым узнавать все новости, связанные с картиной.
