Всё это указывает на важность, а главное, на подлинность необычного символа. Сюда же добавились надписи на тыльной стороне холста некоторых картин. Надписи давно выцвели, однако хорошо читались в УФ-лучах, что, как ты понимаешь, заодно служило дополнительным доказательством подлинности самих полотен, потому что чернила восемнадцатого века в ультрафиолете как раз таки становятся чёрными и различимыми. Так вот, среди надписей встречалось: «Город Солнца» по-испански, «Обрети надежду» по-латински, «Столбы, подпирающие небосвод» на языке кечуа (перевод приблизительный, требующий трактования) и «Слава трудом рожденна» по-русски. И под каждым из этих слов неизменно красовался наш Инти-Виракоча – его образ с фанатичным постоянством воспроизводили почти все мастера из приходной книги, что позволило предположить не только их знакомство и общение друг с другом, но также и сближенное территориальное расположение. Как ты догадываешься, речь идёт о Перу или других испанских колониях, одним словом, о том, что раньше называли Западными Индиями.
Фактическое существование города, изображённого Бергом, также следует считать доказанным, так как его фрагменты встречаются и на других полотнах. Почти невероятно, чтобы о таком необычном и безусловно развитом городе испанской колонии не сохранилось ни официальных упоминаний в документах, ни частных упоминаний в письмах, мемуарах и т. п. Тогда нам с Гаспаром ещё не удалось найти ни единого вещественного свидетельства, из чего мы сделали вывод, что строительство, а затем и развитие города по какой-то причине тщательно скрывалось. Впрочем, Гаспар также настаивал на второй версии – на незначительности и преувеличенной на картинах развитости таинственного города, который я пока условно называю Городом Солнца. Допускаю, что сами солярии, то есть жители этого города, называли его именно так, на что указывают испанские надписи на тыльной стороне многих холстов.
Из всех выкупленных Скоробогатовым полотен русских живописцев только два оказались двойными: «Особняк на Пречистенке» и «Восход над Китай-городом». Оба под внешним слоем живописи содержали отсылки к жизни Города Солнца. И если «Особняку» повезло уцелеть в своём историческом виде, то «Восход» мы вскрыли: внешний красочный слой, содержавший слишком много свинца, был уничтожен, а внутренний изучен. «Особняк» ожидала та же участь, однако Гаспар ещё не понимал масштабов тайны, завесу которой нам удалось приоткрыть, и по-прежнему надеялся устроить итоговую тематическую выставку. Он даже на «Восходе» уговорил меня оставить фрагменты более поздней живописи в качестве наглядного примера.
Под довольно заурядным слоем со старомосковской зарисовкой обнаружилась куда более занимательная с исторической точки зрения картина. Николай Одинцов – один из трёх русских живописцев приходной книги – зарисовал храм. Типичная колониальная сценка. Этот же храм можно разглядеть на картине Берга, однако под его кистью он, конечно, не получил такой детальной проработки. Так вот храм, любовно выписанный Одинцовым, поразил меня по многим причинам, из которых здесь я укажу только наиболее явную.
Здание, богатое и весьма своеобразное, не просто было выполнено в мавританском стиле, а по всем признакам сочетало приметы христианства с приметами ислама. Да, оно одновременно было храмом и мечетью. Как ты понимаешь, ничего подобного после шестнадцатого века уже не встречалось. Крайним из возможных рубежей я бы указал 1609, когда король Филипп Третий изгнал из Испании пятьсот тысяч морисков – обращённых в христианство мусульман. Тогда угасли последние отголоски великой культуры Магриба. Однако в действительности смешения мечетей и храмов не происходило со времён первых крестовых походов и зарождения в Европе религиозного фанатизма. Более того, даже для времён ранней Реконкисты, когда между исламом и христианством ещё не было непримиримости, когда христиане свободно шли в военное услужение халифу, а мусульмане не гнушались отмечать Рождество, подобное смешение было явлением редким и скорее экономически вынужденным. Одним словом, такого гибрида – полухрама-полумечети – в Перу быть не могло даже теоретически; для подобного феномена испанским конкистадорам пришлось бы высадиться на берегах Южной Америки на пять веков пораньше.
Всё это, а также многое другое позволило Гаспару вернуться к его излюбленной теории о химеричности Города Солнца. У меня в то время не было ни единой фактологической возможности её оспорить. Тем крепче становилось моё желание продолжать исследования.
В сухом остатке: коллекционер перед нами так и не раскрылся. Мы сосредоточились на поиске купленных и проданных им памятников: надеялись, что в каком-нибудь из них обнаружится более вещественное указание на Город Солнца и, быть может, намёк на то, как в целом объяснить торговлю работами якобы погибших мастеров. Но и тут существенных продвижений долгое время не случалось. Находить памятники было всё сложнее. Многие из них за два с лишним века успели затеряться в пороховом дыме войн и революций. Одни картины пропадали бесследно, другие переделывались, например, в угоду шпалерной развеске. Золотые и серебряные статуэтки переплавлялись в слитки и другие украшения. Гобелены и шпалеры оставались в брошенных особняках на съедение моли. Ты и сама можешь продолжить этот перечень.
Когда Гаспар уже отчаялся и заявил, что мы упёрлись в тупик, мне удалось обнаружить сведения об ещё одном художнике из списка коллекционера. Итого мы составили примерные биографии двадцати одного мастера из двадцати семи, но этот последний, Оскар Руис Вердехо, оказался исключительным. Он был единственным мастером, который, скажем так, восстал из мёртвых. Первичное сообщение о его смерти в 1787 было опровергнуто им же самим в 1809. Вердехо объявился в родной Севилье, где прожил в нищете вплоть до 1834. Ещё более ценным его биографию сделало то, что после 1809 он не создал ни одного известного нам полотна. В приходной книге коллекционера он тоже больше не появлялся. Из первичных архивных данных выходило, что он, талантливый живописец, успевший заявить о себе не только в Испании, вдруг переквалифицировался в простого сапожника и уже не бросал эту ремесленную стезю.
Оскар Руис Вердехо стал нашей главной зацепкой.
На этом вторая тетрадь закончилась, и Аня под впечатлением от прочитанного ещё долго не выпускала её из рук. Слова Шустова-старшего одновременно завораживали и пугали, слишком уж таинственной оказалась история коллекционера. Ане не терпелось заполучить третью тетрадь. Она понимала, что наиболее важное и ценное Сергей Владимирович записал именно в ней, однако Максим пока даже не начинал её расшифровку – утомлённый долгой работой, проспал до полудня, а проснувшись, ещё долго лежал в переменчивой дремоте. Ане пришлось довольствоваться уже прочитанным.
Заново просмотрев обе тетради, она постаралась отдельно запомнить бога Инти-Виракочу, исследователя Гаспара Дельгадо и художника Оскара Вердехо. Решила, что эти имена и названия ещё могут пригодиться. Кроме того, со второго раза отметила, что «Слава трудом рожденна», о которой писал Шустов, – это девиз Затрапезных, который Аня видела на их товарном ярлыке. Странно, что сам Затрапезный при этом в тетрадях не упоминался. Наконец, уже не вызывало сомнений, что Сергей Владимирович неспроста одним из главных ключей для своих подсказок выбрал именно «Город Солнца». Возможно, книга для него значила действительно много. Хотя оставалось непонятным, связана ли работа итальянского философа с одноимённым городом на картине Берга.
